— Кто, Гамильтон? — Сколько презрения! — Любовник миссис Рейнольдс?

— Нет. Некий мистер Джон Уокер из Виргинии.

Бледное лицо вдруг залилось краской.

— Я привык к таким нападкам. — Он не ответил, не опроверг обвинения. Позже он признавался, что лишь раз, один-единственный раз, согрешил, «предложив любовь» прекрасной даме — увы, жене старого друга. Тогда я ничего не знал про его интрижку во Франции с некой миссис Косвей, женой миниатюриста, выразившего по этому поводу весьма малое удовольствие. Нет ничего тайного, что не стало бы в свое время явным. Но редко когда существенным.

Заставив Джефферсона обороняться, я стал закреплять собственные позиции: кандидатство от республиканцев на пост вице-президента.

— Мы уже говорили об этом, мистер Джефферсон, и я не хотел бы вас утомлять, но хочу надеяться, что Виргиния отдаст все голоса за меня, точно так же как вы получите все голоса Нью-Йорка.

Джефферсон уставился на боковину франклиновской печки. Железо пошло красными пятнами, словно залился румянцем чернокожий.

— Мне кажется, партийная игра унизительна для всех.

— Она никому не нравится, но вы сами разработали правила и должны им подчиняться. — Будто бы наш самый хитрый политик нуждался в моих советах! Он меня уже обыграл, а я и не подозревал об этом.

— Вы ставите мне условия, полковник Бэрр? — Наконец-то он посмотрел мне прямо в глаза.

— Я возвращаюсь к прежней договоренности, мистер Джефферсон. И от вас жду того же.

— Я всегда стараюсь придерживаться всех договоренностей. — Он не отрывал глаз от моего лица. Как видно, решил справиться со своим бегающим взглядом и заставить меня отвести глаза. Это ему не удалось.

— Значит, вы поддержите мою кандидатуру на пост вице-президента?

— Но я не обладаю таким уж большим влиянием, полковник Бэрр.

— Ну, а то, которым обладаете, конечно, любезно используете. Как и мой друг Мэдисон, на чье слово я совершенно полагаюсь.

Губы его сжались — точно так он стиснул зубы, когда избивал лошадь в Монтичелло.

— Влияние не поддается измерению, сэр. Я не ответствен за чужую совесть.

— В таком случае, мистер Джефферсон, вам, как в мне, придется положиться на случай. — Я выложил последнюю карту.

— Вы будете против моей кандидатуры в президенты. — Помню, веснушки на пепельном лице вдруг потемнели, словно чумные пятна.

— Я не хочу вам препятствовать. В конце концов, у меня еще есть время. Но если меня снова предадут…

Слово было произнесено. Ответ последовал мгновенно:

— Вы получите голоса Виргинии, полковник Бэрр. — Он отвел глаза от моего лица. Поединок окончился. Началась война.

— А вы получите голоса штата Нью-Йорк и президентство. — Я его подбодрил. — Я же буду всего лишь вашим вице-президентом, то есть буду ждать, когда меня пригласят на обед и я удостоюсь чести побеседовать с вами — самое большее, на что может рассчитывать вице-президент, вы ведь это лучше меня знаете. К счастью, ваши речи я предпочитаю самой сладкой музыке.

Джефферсон воспринял мои слова совершенно серьезно, стал дружелюбен, доверчив; завлекал меня. Завлекал меня!

Я пристрастился писать для «Ивнинг пост» под псевдонимом Старожил — от лица эдакого консервативного, сердитого, строгого ньюйоркца. Мистер Брайант в восторге, Леггета это забавляет.

— Вот не думал, что под твоей нудной голландской внешностью кроется столько огня и ярости.

— Я тоже. — Кажется, решительно все раздражает меня, включая голоса поющих женщин. Противный это обычай, но на благопристойных вечерах (хотя на такие я хожу редко) женщины поют. От их пения штукатурка осыпается, они визжат, у них нет слуха, хуже того, у них нет стыда. Они соревнуются друг с другом, кто кого переорет, а мы должны сидеть не шелохнувшись, как на молитве, и делать вид, будто все это нас возвышает и вдохновляет. Мои нападки на поющих дам огорчили мистера Брайанта, но вчера он их разрешил напечатать, и теперь все злятся.

— Значит, в цель попал, — сказал Леггет.

— Надеюсь, — сказал мистер Брайант. — Но пусть теперь ваш Старожил выскажется о чем-нибудь более… утешительном.

Полковника забавляют «Заметки старожила».

— Ты очень мило управляешься с нашим трудным языком. Наверное, станешь юристом-литератором, как Ферпланк.

Мне приятна похвала полковника, но юристом я предпочел бы вообще не становиться.

От юристов-литераторов он перешел к Гамильтону. Он показал мне карикатуру на своего соперника, тот обнимал растерзанного вида женщину, и было сказано, что это миссис Рейнольдс.

— В Гамильтоне есть что-то загадочное. О Джефферсоне этого не скажешь, тот просто хотел достичь верхов. Странно, что сейчас Джефферсона считают гением, чуть ли не Леонардо из Виргинии. Действительно, он за все хватался: и пиликал на скрипке, и строил дома, даже изобрел лифты для подачи еды с кухни, но, по совести-то, он ведь ничего не умел — разве только добиваться власти. Но его совершеннейшая посредственность в искусстве и ремеслах ныне всех приводит в восторг, зато его политический гений вовсе не получил признания.

Полковник разложил на своем столе бумаги, которые ему нужны для работы.

— Будь я помоложе, — он улыбнулся, — и будь я юристом-литератором, а не юристом-крючкотвором, я бы создал жизнеописание Гамильтона и поехал бы в Вест-Индию, чтобы разузнать о некоем мистере Николасе Крюгере. Он был молод, холост, имел там дело. Когда Александр осиротел двенадцати или тринадцати лет, Крюгер забрал его к себе. Мальчик жил в его доме, пока ему не исполнилось семнадцать; он поехал в Америку учиться. Удивляют две вещи. Во-первых, в четырнадцать лет Гамильтон заведовал делами Крюгера. Во-вторых, уже взрослым, Гамильтон ополчился на своего благодетеля. Почему? Поссорились? Как всегда ссорился Гамильтон с лже-отцами? Весьма таинственно. У меня есть свои теории, но, но… — Полковник осекся и начал диктовать мне дневную порцию. Так я и не выведал у него, что это за теории.

Я вернулся в штат Нью-Йорк и застал Джорджа Клинтона в дурном настроении. Он не любил Джефферсона, не желал принимать участия в выборах. Мне удалось его разубедить, я выразил надежду, что губернатора Джона Джея провалят, и добавил, что счастлив занять его место. Мысль о том, что я вдруг стану губернатором, чудеснейшим образом подняла старику настроение. Он был готов на коленях умолять Шестой округ, чтобы меня поскорее выпроводили из штата — вице-президенту нечего здесь делать.

Ливингстоны были полезными союзниками; достаточно было внимательно выслушивать их советы, а следовать им — не обязательно. Эдвард Ливингстон особенно ко мне благоволил: «…Если придется выбирать между вами и Джефферсоном, я буду за вас». Хорошо, что я никогда не пытался поймать его на слове.

У нас сколотилась «маленькая шайка»: братья Свортвут, Мэтт Дэвис, братья Ван Несс (совсем недавно в юридическую контору Питера Ван Несса прибыл с севера штата молодой клерк по имени Мэтти Ван Бюрен), семья Прево и т. д. Через Дэвиса мне удалось заручиться поддержкой общества св. Таммани.

Я подозревал, что Гамильтон выдвинет в законодательное собрание одних ничтожеств, и дождался, пока федералисты отзаседают. Увидав безвестные имена гамильтоновских кандидатов, я понял, что разобью его наголову, ибо намеревался выдвинуть в законодательное собрание от республиканцев самых знаменитых людей штата.

Генерал Гейтс жил теперь в Нью-Йорке. Имя его до сих пор гремело, несмотря на все попытки Вашингтона предать его, подобно Ли, забвению. Гейтс согласился на выдвижение. Согласился и министр почт в правительстве Вашингтона Самюэль Осгуд, и Брокхольст Ливингстон — пожалуй, самый блестящий член семьи. Наконец, я уговорил и Джорджа Клинтона поставить свое имя в избирательный бюллетень. Никогда бы мне не уговорить почтенных людей баллотироваться на столь маловажные посты, не сумей я убедить их, что мы непременно победим.