— Я работаю у Джозефа Хоукси, мисс. Он друг мадам Таунсенд. Вы, наверное, его знаете.

Элен и бровью не повела.

— Нам пора, — повернулась она ко мне. — Нас ждут друзья.

Но Клэнси хотелось сравнять счет.

— Таунсенд? Таунсенд? Вы имеете в виду Таунсендов, которые живут в Грамерси-парк?

— Нет, мистер Клэнси. Та дама живет на Томас-стрит. — Мальчик, видимо, готовил отпор на тот случай, если Элен вздумает обмолвиться, что он тоже отдается за деньги.

— Боюсь, я никого не знаю в этой интересной части города, если не считать моего старого друга достопочтенного мистера Хоукси, у которого работает Ричард.

— Неполный рабочий день?

Я не удержался и от этого выпада. В свете фонаря я увидел, как лицо мальчика побагровело от ярости.

— Я не расслышал вашего имени… — Клэнси обратился к Элен, но мы уже отошли.

К моему удивлению, Элен расхохоталась:

— Обязательно всем расскажу. Давай возьмем извозчика. Скорей! А я все думала, что-то он странный, этот мистер Хоукси. Теперь все ясно. Хорошенькие же у него подмастерья! Правду мальчик сказал. Я его уже видела. Иной раз остановится и пялится на наш дом. Ну, думаю, денег у него нет или храбрости не хватает войти, а выходит, просто охоты нет! На кой мы ему сдались? Ну и денек! Ты прелесть, Чарли! — Она поцеловала меня в щеку, как сестра.

Я опешил от такой непосредственности. Хоть я и провел много приятных вечеров в заведениях, вроде дома мадам Таунсенд, а все еще наивный простак! Ну и ну, такое мне и в голову не приходило. Я-то воображал, какое грустное будет у нас расставание.

Я прочитал сотни страниц воспоминаний М. Л. Дэвиса об Аароне Бэрре и не почерпнул из них ничего нового. Вот что примерно он сообщает:

«После того как англичане покинули Нью-Йорк, юристов-тори лишили адвокатской практики, и это открыло возможности для юристов-вигов, особенно героев Революции. Но в штате Нью-Йорк действует правило: для того чтоб открыть практику, адвокат должен сперва три года преподавать право. Бэрр заторопился. Он поехал в Олбани, представился трем судьям Верховного суда штата, заставил их сделать для него исключение (особенно помог ему судья Роберт Ейтс), и 19 января 1782 года его зачислили в коллегию адвокатов. Среди его первых клиентов были его старый командир полковник Малколм, де Пейстеры из Олбани и Роберт Ливингстон.

Двенадцатого апреля 1782 года он стал советником юстиции.

Шестого июля 1782 года он обвенчался с Теодосией Прево в Парамусе, в штате Нью-Джерси. Ему было двадцать шесть лет. Ей — тридцать шесть.

21 июня 1783 года в Олбани у них родилась дочь Теодосия. В ноябре, вскоре после того, как английская армия покинула Нью-Йорк, туда переехали Бэрры.

Сначала Бэрры жили у Ферпланка, за два дома до ратуши. Потом они перебрались на угол Мейден-лейн и Нассау-стрит (задний двор там славился виноградом и беседками, а дом — пьянчугой-горничной по имени Ханна). В 1791 году они переехали в дом номер четыре на Бродвее. Для летней резиденции полковник снял особняк в Ричмонд-хилле.

В роли адвоката полковник Бэрр преуспел с самого начала.

Со своим первым партнером Уильямом Т. Брумом он сколотил и стал проматывать свое первое состояние. Адвокатом он был — и остается — безупречным. И все же он презирает собственную профессию. „Закон, — любит он говорить, — есть нечто, смело введенное и ловко поддерживаемое“.

Соперничество Бэрра с Гамильтоном началось уже в те дни. Оно было неизбежно. Оба герои, оба честолюбивы, оба юристы. Считалось, что Гамильтон более глубок, философичен, но и многословен: он губил блестящую защиту, чересчур ее растягивая.

Бэрр был в суде эффектней, находчивей; к тому же Бэрр выделялся среди той плеяды общественных деятелей нелюбовью к краснобайству; морализировал он разве что ради блестящего парадокса. Истово правоверные считали его порочным, ибо, кто не проповедует добро, тот плох. Но присяжные часто бывали благодарны полковнику за то, что он не читал им проповедей. Ни Бэрр, ни Гамильтон не родились ораторами, как Клей или Уэбстер. Они не увлекали толпу, зато прекрасно управлялись с присяжными.

Несмотря на соперничество, Бэрр и Гамильтон иногда работали вместе. Однажды честолюбивый, раздражительный Гамильтон настоял на том, чтобы Бэрр выступил до него. Бэрр безропотно согласился и ничтоже сумняшеся использовал все аргументы, которых ждал от Гамильтона. Тот пришел в ярость и в своей речи был краток и грубоват, что было ему несвойственно».

Вот вам факты, а мистер Дэвис просто-напросто их перечисляет, то и дело приклеивая банальности к восковому чучелу полковника. Только что я отослал ему рукопись с благодарственным письмом. Ладно, пора браться за работу всерьез: докопаться до истины, а если не удастся, то хоть извлечь пользу для себя.

Да, в рукописи Дэвиса есть одна важная деталь. Он воспроизводит письмо, написанное полковником Бэрром из поместья Ван Нессов в округе Колумбия. Текст письма (какому-то полковнику Клейпулу) не представляет интереса. Важны дата и место.

Дом Ван Нессов, где гостил Бэрр, всего в нескольких милях от Киндерхука, где 5 декабря 1782 года родился Мартин Ван Бюрен.

Письмо датировано 11 марта 1782 года (да-с, я отсчитал срок, на пальцах).

Последняя строчка загадочна: «Я развлекаюсь как могу в этом захолустье. Ты понимаешь, что я имею в виду».

Леггет мне рассказал последний анекдот о Ван Бюрене. Один сенатор заключил пари с другим сенатором, что заставит Ван Бюрена публично себя скомпрометировать.

«Мэтт, — сказал сенатор, — говорят, солнце встает на востоке. А вы как думаете?» — «Я слыхал про это, сенатор, но сам я встаю после рассвета, и у меня нет своего мнения на этот счет».

Мы с полковником Бэрром с детским восторгом наблюдали, как сносили целый квартал на Бродвее, точно напротив Парк-тиэтр. Мы были не одни. Казалось, полгорода пришло сюда посмотреть, как огромный железный шар, подвешенный к подъемному крану, проломил стену первого дома. Мистер Астор намеревается построить на этом месте отель, который затмит гостиницу «Сити». Ясно, ему это удастся. Ему всегда все удается.

— Потрясающе! — Полковник захлопал в ладоши, когда узкое на голландский манер здание рухнуло с глухим грохотом. Рассеялось громадное облако серой пыли, и публика начала расходиться.

Мы с полковником перешли на другую сторону и направились в городской сад. Нам надо было в контору, но полковнику работать не хотелось. И мы уселись на скамью под кустом сирени.

Бэрр умиротворенно посапывал, созерцая ухоженный парк.

— Раньше это называлось «Полями». — Он указал на возвышение, где стояла и ратуша. — А вот там была виселица. Но не просто виселица. О нет! Ньюйоркцы всегда любили экзотические удовольствия. Так вот, наша виселица была сконструирована в виде китайской пагоды. Да к тому же красивой. И сколько там несчастных перевешали! В первый год федеральной власти, когда Нью-Йорк был столицей, в день вешали по пять человек. Публика ликовала. Президент Вашингтон тоже не оставался равнодушным.

— Тогда было столько же убийц, как сейчас?

— Убийц? Да нет. В те дни мы вешали только взломщиков. Убийств тогда, пожалуй, не было совсем.

— Мне так хочется побольше расспросить про те времена.

— Ну конечно. — Бэрр рисовал тростью в пыли у своих ног солнце. Государственный герб мексиканской империи?

— Я начал читать книжку мистера Дэвиса.

— Про нее мне лучше не говори.

— Не буду.

— Верно, мне следует высказаться самому?

— Пожалуй, выбора у вас нет.

Полковник издал тихий стон.

— Ты знаешь, Чарли, я допустил большую ошибку. То есть из всех моих ошибок самая большая та, что я решил, будто человеку нельзя повредить ложью. Поэтому я никогда не опровергал клевету. Я просто полагал, что на свете достаточно порядочных людей, которые знают меня, и время все поставит на свои места. Но я ошибался. С друзьями расстаются, они умирают. А клевета никогда не умирает, никогда!