Подбородок…

Характерная черта Homo sapiens.

Но тривиальная, совершенно неважная.

Мэри вздохнула. Если бы не вопрос места жительства, ей было бы безразлично, будет у них мальчик или девочка.

И ей определённо всё равно, будет у неё пробор посередине или сбоку. Или какого цвета будут у неё глаза. Или будет ли она так же мускулиста, как Понтер. И насколько острый будет у неё нюх.

Лишь бы она была здорова…

Эту мантру родители повторяют тысячи лет.

Кроме как в лаборатории Вероники, у Мэри никогда в жизни не случалось полноценных религиозных переживаний, но, тем не менее, она искренне верила в Бога. Даже сейчас, зная, что её предрасположенность к этой вере прошита в её мозгу, она продолжала верить.

Хочет ли она лишить своё дитя утешения, которое даёт эта вера? Хочет оградить от религиозного экстаза, который обходил Мэри стороной за пределами лаборатории, но который, по-видимому, посещал стольких других людей?

Она подумала о мире, в котором пребывает, и риторика выпусков новостей её юности вдруг всплыла в её памяти. Слова, которых до сих пор она тщательно избегала.

Безбожники.

Коммунисты.

Но, чёрт её возьми, неандертальская система действительно работает. Работает лучше, чем прогнивший и морально обанкротившийся капитализм её мира — мир табачных компаний, «Энрона», «WorldCom» и других аферистов, людей, движимых одной только жадностью, неприлично много берущих себе, тогда как другим не хватает даже на еду.

И она работает лучше, чем религиозные организации её мира — её собственная Церковь, десятилетиями прикрывающая растлителей малолетних, её религия и многие другие, дискриминирующие женщин, религиозные фанатики, направляющие самолёты на небоскрёбы…

Понтеру удалось запалить огонь. От поленьев, которые он сложил на камни очага, начали подниматься струйки дыма.

Когда он закончил раздувать огонь и пламя взялось за поленья всерьёз, Мэри встала с кресла и подошла к своему мужчине, всё ещё сидящего на корточках у очага.

Он взглянул на неё снизу вверх, и, хотя в свете очага его массивный нос и надбровье отбрасывали густые тени, он по-прежнему выглядел добрым и любящим.

— Я приму любое твоё решение, — сказал он, поднимаясь на ноги.

Мэри обняла его за плечи.

— Я… как бы мне хотелось, чтобы у меня было много-много времени, чтобы всё обдумать.

— Ну, у нас есть сколько-то времени, — сказал Понтер. — Но не сколько угодно. Если мы хотим, чтобы наша дочь была частью поколения 149, мы должны зачать её вовремя.

— Может быть, она не будет частью 149-го, — Мэри осознавала, что в её голосе слышится досада. — Может, мы родим её на следующий год. Или ещё через год.

— Я знаю, что ваш народ рожает каждый год, — мягко ответил Понтер. — Если наша дочь будет расти в твоём мире, то не имеет значения, когда мы её зачнём. Но если мы хотим, чтобы она росла в этом мире или в обоих мирах, или хотя бы имела возможность стать частью моего общества, то мы должны сделать это в соответствии с распорядком.

— Это, — сказала Мэри, подаваясь назад и глядя на Понтера.

Бровь Понтера взлетела вверх.

— Это, — повторила Мэри. — «Сделать это в соответствии с распорядком». Звучит не слишком романтично.

Понтер снова привлёк её к себе.

— Мы должны одолеть несколько… особых препятствий. Но что может быть романтичней, чем дитя двух людей, которые любят друг друга?

Мэри заставила себя улыбнуться.

— Ты прав, конечно. Прости. — Она помолчала. — И ты прав, что мы должны это сделать вовремя. — Её день рождения был в конце года; она знала, каково быть даже на полгода младше других детей в классе. Быть младше всех остальных на год или два — это уже полная катастрофа. Да, её дочь в основном будет жить в мире Мэри, но когда она вырастёт, то может решить обосноваться в мире неандертальцев — а она никогда не сможет стать здесь своей, если не будет принадлежать к определённому поколению.

Понтер какое-то время молчал.

— Ты готова сделать выбор? — спросил он.

Мэри смотрела через его плечо на огонь в очаге.

— Мой брат Билл женился на протестантке, — сказала она, наконец. — Ты не представляешь, как это огорчило мою маму! Биллу и Диане — это его жена — пришлось решать, в какой религиозной традиции воспитывать своих детей. Я слышала только кусочки и обрывки, и, разумеется, только от Билла, с его точки зрения — но это, похоже, была эпическая битва. А ты меня спрашиваешь, готова ли я решить, будет или не будет моя дочь предрасположена к вере в Бога?

Понтер ничего не ответил; он просто обнимал её, поглаживая по голове. Если Понтеру и не терпелось узнать, что решит Мэри, то он никак этого не показывал — и Мэри была ему благодарна за это. Если бы он выглядел обеспокоенным, она бы знала, что он отдаёт предпочтение какому-то одному варианту, и ей было бы ещё сложнее разобраться в своих чувствах. Какому именно варианту он мог бы отдать предпочтение, Мэри не могла сказать точно. Сперва ей показалось, что Понтер предпочёл бы видеть свою дочь такой, как он сам, лишённой…

Она ненавидела этот термин, но он приобрёл популярность в прессе ещё до того, как открылся портал в мир неандертальцев.

…лишённой «органа Бога».

С другой стороны, Понтер достаточно образован, чтобы знать, что, несмотря на то, чем они сегодня занимались целый день, человека нельзя заказывать, как пиццу: «Дайте мне второй номер, только без лука». Всё должно смешаться, чтобы произвести нечто цельное. Может быть, Понтер хотел бы, чтобы его дочь унаследовала веру своей матери? Скажем, чтобы проверить гипотезу своего скульптора личности? Будут ли его чувства к дочери, которая верит, что будет жить после смерти, отличаться от тех, что он испытывает к Жасмель и Меге?

Мэри никогда не спросит его об этом, в особенности после того, как решение будет принято. Когда нужные гены уже внесены в хромосомы их будущего ребёнка, поздно и бессмысленно сожалеть о чём-то и снова возвращаться к уже законченным спорам.

В «Стартреке-5», режиссёром которого был сам Уильям Шетнер, и в котором сводный брат Спока Сибок ходил на поиски Бога, была одна сцена, изображавшая момент рождения самого Спока, причём не где-нибудь, а в пещере; человеческой матери Спока, Аманде, помогала вулканская повитуха. Когда новорожденного Спока показали Сареку, его вулканскому отцу, Сарек произнёс лишь короткую фразу, наполненную бесконечным разочарованием: «Так похож на человека…»

Мэри тряхнула головой, прогоняя воспоминания. А что, собственно, Сарек ожидал увидеть? Если он сам захотел гибридного ребёнка, то почему расстраивается, увидев унаследованные от матери черты? Мэри и Понтер искренне стремились взять лучшее от каждого из миров — а это означает включать, а не исключать.

— Это не дефект, — сказала, наконец, Мэри, не трудясь объяснять, какое именно «это». — Это не какой-то изъян в глексенском мозгу. Способность верить в Бога, если мы этого хотим, если так решили — это часть того, кто мы есть. — Она взяла Понтера за руку. — Я знаю, что натворила религия — организованная религия. И я даже начинаю соглашаться с тобой по поводу того вреда, что принесла моему миру вера в жизнь после смерти. Наша бесчеловечная жестокость действительно кажется связанной с верой в то, что все несправедливости будут исправлены в следующей жизни. Но, тем не менее, я хочу, чтобы моя дочь — наша дочь — по крайней мере имела возможность верить в эти вещи.

— Мэре… — сказал Понтер.

Она отстранилась от него.

— Нет. Нет, дай мне договорить. Твой народ стерилизует преступников, говоря, что это поддерживает генетическийо пул в здоровом состоянии. Но на самом деле это нечто большее, не так ли, по крайней мере, когда преступник — мужчина? Вы стерилизуете не через вазектотомию — вы полностью удаляете ту часть его анатомии, что ответственна не только за агрессию, но и за сексуальные желания.

Мэри отметила, что Понтеру эта тема явно неприятна, но, собственно, какому мужчине приятны разговоры о кастрации? Она продолжила: