— По нашей традиции ребёнок живёт с матерью.

— Но если это мальчик — то только до десяти лет. А потом он переезжает к отцу, как Даб скоро переедет. Я не хочу, чтобы мой сын покинул меня всего через десяток лет.

Понтер кивнул.

— Какое бы решение мы ни нашли для того, чтобы завести ребёнка, оно обязательно будет включать манипулирование хромосомами. В процессе этого выбрать для ребёнка женский пол будет тривиальной задачей. Девочка живёт с матерью до двести двадцать пятого месяца своей жизни — примерно восемнадцать лет. Даже в твоём мире дети покидают родительский дом примерно в этом возрасте, разве не так?

Голова у Мэри пошла кругом.

— Ты гений, учёный Боддет, — сказала она, наконец.

— Стараюсь, учёная Воган.

— Это не идеальное решение.

— Такие вещи — большая редкость, — заметил Понтер.

Мэри подумала об этом, потом теснее прижалась к Понтеру и медленно лизнула его в левую часть лица.

— Знаешь, — сказала она, прижимаясь лицом к его заросшей бородой щеке, — это может сработать.

Покинув ресторан, Мэри и Понтер встретились с Мегой и некоторое время поиграли с ней. Но детям уже было пора спать, и Мега ушла домой — в дом, где она жила со своим табантом, Даклар Болбай. В связи с чем Мэри пришла в голову блестящая идея — они с Понтером могли бы провести ночь в доме Понтера на Окраине. В конце концов, Адекора там не будет, и это позволило бы им не мешать Бандре и Гарбу. Понтер был поначалу озадачен предложением: такое было попросту не принято, чтобы женщина приходила в дом к мужчине — хотя Мэри, разумеется, была пару раз у Понтера дома — но когда Мэри объяснила ему свою неуверенность по поводу занятий сексом, когда в доме ещё кто-то есть, он сразу же согласился; они вызвали транспортный куб и уехали на Окраину.

После нового раунда великолепного секса Мэри отмокала в круглом утопленном в пол бассейне, а Понтер сидел рядом в кресле. Он делал вид, что читает что-то с планшета, но Мэри заметила, что его глаза не движутся слева направо — или, в данном случае, справа налево. Пабо тихо дремала у ног своего хозяина.

Поза Понтера несколько отличалась от той, что можно бы было ожидать от самца Homo sapiens: хотя нижняя челюсть у него выдавалась вперёд (пусть и была лишена подбородка), он не подпирал её кулаком. Должно быть, из-за того, что пропорции его руки отличались от нормы. Нет, чёрт: «норма» здесь не при чём. И всё же, по-видимому, поза роденовского «Мыслителя» была для него неудобна. Или… как Мэри раньше этого не заметила? Затылочное вздутие на черепе Понтера утяжеляет заднюю часть его головы, уравновешивая тяжёлую лицевую часть. Возможно, он не подпирает голову в раздумьях просто потому, что ему этого не нужно.

Тем не менее, Понтер, несомненно, находился именно в этом состоянии — в раздумьях.

Мэри вылезла из бассейна и вытерлась, потом, по-прежнему голая, пересекла комнату и устроилась на широком подлокотнике его кресла.

— О чём думаешь? — спросила она.

Понтер вздрогнул.

— О ерунде всякой.

Мэри улыбнулась и погладила его по мускулистой руке.

— Ты чем-то расстроен?

— Расстроен? — повторил Понтер, словно вспоминая, что это слово значит. — Нет. Вовсе нет. Я просто… задумался кое о чём.

Мэри передвинула ладонь на его широкое плечо.

— Что-то, связанное со мной?

— Частично да.

— Понтер, — сказала она, — мы решили попробовать и посмотреть, как это… эти наши отношения пойдут дальше. Но это возможно только в том случае, если мы будем общаться.

Мэри видела, что Понтер выглядит откровенно встревоженным; у него на лице словно написано «Думаешь, я не знаю?»

— Итак? — сказала Мэри.

— Помнишь Веронику Шеннон?

— Конечно. Женщину из Лаврентийского. — Женщину, благодаря которой Мэри Воган увидела Деву Марию.

— Из её работы следует одна вещь, — сказал Понтер. — Она идентифицировала у Homo sapiens мозговые структуры, отвечающие за религиозные переживания.

Мэри глубоко вдохнула. Ей было неприятно об этом задумываться, но её разум учёного не мог игнорировать то, что, по-видимому, продемонстрировала Вероника.

— Полагаю, так, — сказала Мэри, выдыхая.

— Так вот, если мы знаем, что является причиной религии, — сказал Понтер, — то…

— То что? — спросила Мэри.

— То её, наверное, можно вылечить.

Сердце Мэри подпрыгнуло; ей показалось, что она сейчас свалится с подлокотника кресла.

— Вылечить, — повторила она, будто произнесённые её собственным голосом эти слова каким-то образом изменили бы смысл. — Понтер, нельзя вылечить религию. Это не болезнь.

Понтер не ответил, но, глядя на него сверху вниз со своего насеста на подлокотнике, Мэри увидела, как его бровь вползла на надбровье, словно спрашивая: «Да неужели?»

Мэри решила заговорить первой и не дать Понтеру сказать ещё что-нибудь, чего она не желала слышать.

— Понтер, это часть меня. Часть того, что я есть.

— Но она принесла в ваш мир столько зла.

— Но также и много пользы, — возразила Мэри.

Понтер склонил голову набок и повернул её так, чтобы видеть её лицо.

— Ты сама попросила рассказать, о чём я думаю. Я хотел оставить эти мысли при себе.

Мэри задумалась. Если бы он действительно держал их при себе, ей бы и в голову не пришло спросить, что с ним не так.

— Наверняка можно выяснить, что за мутация привела к этому изменению у глексенов, — продолжал Понтер.

Мутация. Религия как результат мутации. О Господи!

— Откуда ты знаешь, что мутировал именно мой вид? Может быть мы-то как раз нормальные, как наши общие предки, а вы — мутанты.

Понтер лишь пожал плечами.

— Вполне возможно. Но если так, то это не…

Но Мэри закончила мысль за него; в её голосе звучала горечь:

— Это не было бы единственным улучшением со времени разделения неандерталенсисов и сапиенсов.

— Мэре… — мягко сказал Понтер.

Но Мэри не собиралась менять тему.

— Вот видишь! У вас вокальный репозиторий беднее. Это мы — следующий этап развития.

Понтер открыл было рот, чтобы возразить, но закрыл его, не высказав пришедшую в голову мысль. Однако Мэри догадывалась, что он, вероятно, хотел сказать; идеальное возражение на её замечание о вокальном репозитории — тот факт, что у глексена во время еды может насмерть подавиться, тогда как неандерталец — нет.

— Прости, — сказала Мэри. Она съехала с подлокотника кресла к нему на колени, обхватив его руками за плечи. — Я такая вредная. Прости меня, пожалуйста.

— Конечно, — сказал Понтер.

— Это для меня тяжёлая тема, ты сам это понимаешь. Религия как случайная мутация. Религия как повреждение генома. Моя вера — как чисто биологическая реакция без какого-либо основания в высшей реальности.

— Не могу сказать, что понимаю тебя, потому что это не так. Я никогда не верил во что-либо вопреки свидетельствам противоположного. Но…

— Но?

Понтер опять погрузился в молчание, и Мэри сдвинулась у него на коленях, откинувшись назад так, чтобы видеть его заросшее бородой широкое круглое лицо. В его золотистых гласах был такой ум, такая нежность.

— Понтер, прости. Я отреагировала так, как отреагировала. Последнее, чего бы я хотела, это чтобы ты замыкался — начал бояться открыто говорить со мной. Прошу, скажи то, что ты собирался сказать.

Понтер глубоко вздохнул, и Мэри ощутила лицом его дыхание.

— Помнишь, я рассказывал, что посещал скульптора личности?

Мэри коротко кивнула.

— По поводу моего изнасилования. Да, я помню.

— Это непосредственная причина моего визита к нему, но другие… вещи… вопросы…