У адмирала же все сильнее крепла решимость действовать ради предотвращения войны. 15/27 апреля в его дневнике появилась запись: «По дороге в Гатчину разговорился с Островским о злобе дня. Он просил меня просить Государя, чтобы он не упрямился и дал бы англичанам выход». И.А. Шестаков согласился, и после обычного доклада «попросил позволения говорить откровенно… Начал как моряк, выставил всю безнадежность на успех, сказал, что мы, конечно, будем уметь умирать, но без пользы. Все планы Государя о возрождении флота пойдут прахом. Деньги, которые дают теперь с охотою, возьмут назад, ибо истратят на войну. На Турцию надеяться нечего. Возрождающийся Севастополь сожгут, там нет укреплений… В случае неуспеха шансы могут перемениться и Европа, теперь к нам расположенная, пожалуй, повернется к англичанам. В случае неудач гидра революции опять поднимет голову». Управляющему министерством показалось, что царь «начал склоняться и вошедшему после меня Островскому сказал "нужно им (англичанам) что-нибудь уступить". Островский просил позволения сказать о моем разговоре Зиновьеву, чтобы там сообразно действовали»[579].
По словам И.А. Шестакова, 16/28 апреля Н.К. Гирс «был у Государя с докладом и нашел повелителя сговорчивее». Тем не менее, Александр III самостоятельных решений принимать не стал и назначил 19 апреля совещание по вопросу о предложенном Англией третейском суде. Узнав об этом в тот же день, А.А. Половцов 18 апреля встретился с великим князем Владимиром Александровичам с которым был в дружеских отношениях, и стал доказывать ему «необходимости для России мира», в ответ же услышал, что его собеседнику «тем легче будет выступить сторонником мира, что он уже писал на днях Государю письмо в этом смысле»[580].
В пятницу, 19 апреля, состоялось намеченное совещание под председательством царя и с участием великих князей Владимира и Алексея, П.С. Ванновского, И.A. Шестакова, Н.К. Гирса, Н.Х. Бунге и И.А. Зиновьева. Сведения о нем сохранились в дневниках И.А. Шестакова и А.А. Половцова, сделавшего свои выводы на основе косвенных данных. По мнению государственного секретаря, «вначале шла речь о границах, разграничительной комиссии», но «прения были в самом начале перенесены председателем на другую почву — нашего военного достоинства и народного самолюбия». Владимир Александрович выступил, доказывая, что успех А.В. Комарова высоко поднял престиж России на Востоке и позволяет сделать некоторые уступки. Его «всячески поддерживал Шестаков, имевший мужество высказать и то, что наша морская оборона находится в чрезвычайно неудовлетворительном состоянии. Бунге представил пространный и весьма интересный очерк гибельности финансовых последствий для России последних выдержанных ею войн»[581]. И.А. Шестаков же сообщает, что «Государь отклонил заведенную Ванновским речь о правоте действий Комарова и предложил прямо Вопрос соглашаться ли на предложение английского правительства, что примеров подобного согласия в русской истории не бывало; «что скажет Россия?» и обратился прямо ко мне за мнением. Я повторил то, что говорил в понедельник… Ванновский домогался входить в военные подробности, но Государь отклонил. Владимир говорил очень разумно… Бунге указал на разорение и на то, что гидра вновь может поднять голову. Решили согласиться на предложение Англии и предложить посредником датского короля… Датчанин принадлежит Гирсу»[582]. Всплывшую было кандидатуру Вильгельма I отклонили, чтобы «не быть слишком обязанными Германии, следовательно, и зависимыми от нее».
Таким образом, политическое решение об урегулировании спорного вопроса дипломатическим путем было принято. Причем Россия, находившаяся в тяжелом финансовом и военно-морском положении, сделала это вынужденно. Однако и ее соперница отнюдь не стремилась к раздуванию конфликта. Недаром адмирал У. Доуэлл воздержался от напрашивавшейся разведки Владивостока, Форин оффис не предпринимал серьезных попыток обеспечить Средиземноморской эскадре возможность проникновения в Черное море, а Адмиралтейство не усердствовало с вооружением судов парового резерва в Портсмуте, Девонпорте и Чатаме. По донесениям Линдена, ни 17-го, ни 19 апреля не было приказа об укомплектовании этих кораблей личным составом[583].
19 апреля канцлер британского казначейства внес в палату общин проект бюджета с дефицитом 14,9 млн фунтов стерлингов, тогда как в предыдущем году он не превышал 1 млн. В передовице «Московских Ведомостей» от 23 апреля М.Н. Катков не без оснований назвал это одной из причин, содействовавших «охлаждению воинственного пыла сынов Альбиона».
Конечно, готовность к поискам компромисса не означала немедленного прекращения военных приготовлений. Этому не способствовали и появлявшиеся время от времени в британской и германской печати слухи о походе на Балтику Английских броненосцев[584].
19 апреля Н.М. Чихачев предписал морскому агенту в Германии, А.М. Доможирову отправиться в Копенгаген, чтобы подготовить соображения о наблюдении за проходящими через проливы Зунд и Бельт судами. Лейтенант выполнил приказание, составив вместе с посланником в Дании, графом К.К. Толем план такого наблюдения силами консулов-датчан[585].
В тот же день главнокомандующий войсками гвардии и Петербургского военного округа, великий князь Владимир Александрович подписал приказ об учреждении Комиссии для рекогносцировки Моонзундского архипелага, под председательством генерал-лейтенанта Н.П. Глиноецкого, с участием вице-адмирала Р.И. Баженова и Ф.В. Дубасова. 22 апреля комиссия прибыла в Моонзунд на крейсере «Африка» и приступила к работе[586].
На Черном море была образована Комиссия для определения сил и средств на случай войны, получившая в свое распоряжение пароход «Эльборус». 24 апреля она начала осматривать приморские крепости начиная с Очакова, отметив слабость его укреплений[587].
18 апреля ГМШ приказал командиру Бакинского порта, вице-адмиралу И.И. Свинкину приготовить пароходы Каспийской флотилии к переброске войск в Михайловский залив — исходный пункт Закаспийской железной дороги. Всего, при благоприятной погоде, флотилия могла перевезти за один рейс 924 человека и 62 лошади[588].
25 апреля заведующий военными сообщениями, генерал-лейтенант М.Н. Aнненков выехал для наблюдения за строительством нового участка Закаспийской дороги, соединившего ее с Мервом и Серахсом. Немногим ранее, 20 апреля, Главное инженерное управление предписало минным частям приступить к снаряжению мин заграждения. Всего в Кронштадте готовили 1230 мин, в Свеаборге 523, в Выборге — 180 и в Динаминде — 141, в портах Черного моря — Очакове, Севастополе, Керчи, Новороссийске, Одессе, Поти и Батуме — свыше 2000[589].
Однако до конца кризиса вопрос об их постановке так и не был решен. К тому же, как оказалось, в Свеаборге и Выборге у минеров не было мобилизационных планов, не хватало гребцов, электрического кабеля, в некоторых случаях размеры запалов мин не соответствовали отверстиям. Малое удаление заграждений от берега позволяло противнику обстреливать Кронштадт и Свеаборг с моря[590].
Столь неутешительные известия с мест говорили в пользу мирного урегулирования разногласий с Англией, вполне к нему расположенной. Взаимное стремление к соглашению не мог поколебать даже острый инцидент в Иокогаме. Когда 24 апреля на рейд этого порта вошел наблюдавший за «Владимиром Мономахом» отряд в составе броненосца «Агамемнон», корвета «Сапфир» и канонерской лодки «Свифт», выдержка изменила адмиралу А.Е. Кроуну, и он, вопреки нормам международного права, приказал изготовить фрегат к бою. Российские моряки зарядили свои орудия и навели их на проходившие по обоим бортам английские корабли. Войну между двумя странами мог вызвать случайный выстрел, но, к счастью, все обошлось. Бросив якорь недалеко от «Владимира Мономаха», англичане спустили шлюпки и обошли его кругом, фотографируя. Вскоре на российское судно прибыл командир «Агамемнона», кептэн Лонг, выразивший удивление столь враждебной встречей. Однако А.Е. Кроун, не задумываясь о последствиях, потребовал, чтобы Лонг увел свой отряд из порта, а отдавая визит оставил ему письмо, в котором говорилось: «Ваше прибытие сюда, при уверенности, что Вы меня здесь застанете, в соединении с натянутыми отношениями, существующими между правительствами, дает повод усомниться, чтобы Япония была в состоянии стоять за права нейтральной державы. Многие примеры неуважения английскими военными судами нейтральных прав наций более грозных, нежели Япония, вынуждают меня уведомить Вас, что я смотрю на Ваше прибытие как на случай опасный для мира между нашими государствами…»[591].
