Надо сказать, что основания для опасений были достаточными: обстановка на границе становилась все тревожнее. Командующий войсками Восточно-Сибирского военного округа, генерал-лейтенант Д.Г. Анучин доносил из Иркутска об участившихся случаях порчи телеграфных линий маньчжурами, жившими на российской территории, о строительстве китайцами «военных джонок» на реке Сунгари, продолжавшемся сосредоточении цинских войск в Айгуне и других населенных пунктах[138].
Пожалуй, со времени осады Албазина не возникало столь серьезной и требовавшей ответных мер угрозы дальневосточным владениям России. В письме А.А. Пещурову от 24 октября 1880 года начальник Главного штаба отмечал: «Даже и в том случае, если бы удалось ныне избегнуть немедленного разрыва, мы будем иметь и на будущее время такого соседа, которым уже нельзя будет пренебрегать как прежде»[139].
В связи с этим Ф.Л. Гейден считал необходимым укрепить оборону Владивостока настолько, чтобы она не нуждалась в содействии сильной эскадры. Одновременно Военное министерство возбудило вопрос об особых канонерских лодках для Амура[140].
Правда, достигнув к концу октября значительной остроты, вооруженное противостояние России и Китая так и не переросло в войну. Анализируя дипломатические документы, А.Д. Воскресенский пришел к выводу, что в переговорах с китайским уполномоченным, зашедших было в тупик к 21 октября, благодаря смягчению позиции российской стороной уже 24 октября наступил перелом[141].
Надо полагать, этому способствовало осознание Петербургом рискованности и разорительности военного решения в сложившейся обстановке. Но едва ли обе стороны сразу уловили начинавшиеся подвижки. В частности, А.Г. Жомини 25 октября сообщил во Владивосток: «Получили приказание тянуть переговоры до января, тогда решится война или мир. Если военные действия будут неизбежны, они могут начаться только в мае»[142].
Достоверно состоявшуюся перемену подтверждает другая телеграмма А.Г. Жомини, поступившая к С.С. Лесовскому через К.В. Струве, передавшего ее из Токио 11/23 ноября: Переговоры с Цзеном возобновлены, причем с нашей стороны сделаны уступки, взамен обязательства китайцев ратифицировать договор и уплатить нам военные расходы. Есть надежда на соглашение, если китайцы примут последнее наше требование»[143].
С.С. Лесовский, из-за раннего похолодания еще 28 октября запросивший у Петербурга разрешения на зимовку эскадры в портах Японии, и получивший его 4 ноября, а через пять дней — согласие на посещение Иедо, откладывал выход до последней возможности, опасаясь разрыва с Китаем[144].
Теперь же адмирал приказал всем кораблям следовать в Нагасаки и Иокогаму и первым ушел 13 ноября на «Европе» из Владивостока. А утром следующего дня, в штормовом море, обрушившаяся на палубу крейсера волна ударила С.С. Лесовского о кнехт, переломив ему правую ногу, в результате чего начальник морских сил надолго выбыл из строя, отложив свои прежние планы.
Тем временем в Петербурге все больше осваивались с мыслью об уступках Китаю. Как указывалось выше, в пользу такого решения говорило и финансовое положение России, и относительная слабость войск на Дальнем Востоке, и необходимость уделять внимание Ахалтекинской экспедиции генерала М.Д. Скобелева, а также стремление сохранить спокойствие на границах своих среднеазиатских владений с Китаем и Афганистаном. 30 ноября состоялось заседание Особого совещания под председательством Д.А. Милютина, на котором, по настоянию министра иностранных дел и нового главы финансового ведомства, А.А. Абазы, было принято решение возвратить Китаю долину реки Текес и не требовать изменений в правилах торговли. Но участники совещания не желали отказываться от тех статей Ливадийского договора, которыми предусматривалось учреждение российского консульства в городе Урумчи и разрешалось плавание по реке Сунгари, что имело как военное значение — для знакомства с водной коммуникацией, ведущей в глубь территории Маньчжурии, так и экономическое — позволяя посредничать во внешней торговле последней, и даже политическое, ибо зависимость в торговле могла сделать Пекин более покладистым в отношениях с Петербургом.
Встретившись с Н.К. Гирсом 3 декабря, Цзен наконец согласился взять за основу Ливадийский договор, пересмотрев его положения. При этом китайский уполномоченный проявил твердость и вынудил российских дипломатов снять весьма важную статью с требованием судоходства по Сунгари. 14 декабря на Певческом мосту подготовили ноты о допустимых изменениях в договоре, 15 декабря А.И. Кояндер телеграфировал из Пекина, что по уверениям приближенных Ли Хунчжана Китай подпишет соглашение на выдвинутых Россией условиях, а 28 декабря Цзунлиямынь предписал Цзену сделать это немедленно[145].
Хотя в действительности Петербургский договор был подписан лишь 12 февраля 1881 года, уже в декабре 1880 года Морское министерство стало уделять Тихоокеанской эскадре меньше внимания. Эскадра же, командование которой 11 декабря временно принял контр-адмирал О.Р. Штакельберг, оставалась в японских портах до весны 1881 года, ожидая ратификации договора цинским правительством.
В конце 1880 года окончательно определился план действий сухопутных и морских сил России в случае войны с Китаем. Он был установлен запиской начальника Азиатского отделения Главного штаба, генерал-майора Л.Н. Соболева, от 21 декабря, высочайше утвержденной 23 декабря и переданной в Главное Адмиралтейство 30-го. В записке отмечалось, что война с Китаем «есть одна из самых трудных политических и военных задач, так как невозможно и думать окончить одним ударом»[146].
Для решающего удара, утверждал Л.Н. Соболев, необходимо демонтировать два — три корпуса, что вызовет расход 200–300 млн руб. и ослабит армию на западной границе, создавая «опасные усложнения» при существующей внешнеполитической обстановке.
Несколько страниц записки отводилось описанию театров военных действий: западного, охватывавшего Восточный Туркестан и Джунгарию; восточного, включавшего территории Восточной Монголии и Маньчжурии; и морского. На западном театре, разоренном самими китайцами при подавлении восстания дунган, предусматривались только активно-оборонительные операции вблизи границ, дополняемые мерами по созданию независимых от Пекина буферных «мусульманских государств: Кашгарского и Джунгарского», о которых еще в 1878 писал К.П. фон Кауфман[147].
На восточном предполагалось наступление по Амуру и Сунгари вглубь Маньчжурии, вплоть до Гирина, для чего требовалось «расширение речных средств», на морском же — охрана эскадрой собственного побережья и блокада китайского, с бомбардированием приморских пунктов и высадкой десантов[148].
Судя по всему, записка составлялась на случай разрыва в ближайшем будущем, так как принимала в расчет возможности многочисленной эскадры С.С. Лесовского, которую ожидало неизбежное сокращение по экономическим соображениям, тогда как китайский флот вскоре должен был увеличиться, о чем в Главном штабе знали из донесений военных и дипломатических агентов в европейских странах. Перспективу его роста, конечно, отчетливее всего рисовали сообщения морских агентов, особенно Н.А. Неваховича. 17 октября он донес о предполагаемой покупке Пекином в Англии двух крейсеров с ходом 16 уз, превосходившим скорость большинства российских кораблей, а 26 ноября — о заказе заводу «Вулкан» в Штеттине двух броненосцев[149]. Кроме того, Китай приобретал мины заграждения, самодвижущиеся мины Уайтхеда и другое вооружение. Казалось, что соседняя империя превращается в достаточно опасного сухопутного и морского противника, и до Японо-китайской войны 1894 года, изменившей расстановку сил на Дальнем Востоке, России приходилось всерьез считаться с нею.
