— Здорово у вас это получается. Раньше я работал на фабрике, распиливал доски и видел, как забивают гвозди, но мало кто так ловок, как вы.

— Да, таких, как я, немного, — с гордостью отозвался Двужильный. — Видите, в каждом из этих ящиков по тридцать шесть гвоздей, а я забивал от четырех до пяти тысяч в день. И не как попало, а по самую шляпку, ни одного не согнул… Хотел бы я поглядеть, кто их забьет лучше.

Н, довольный, посмотрел на свои руки, а люди наперебой хвалили его.

— Жаль, что здесь нет моего зятя… Надо же… зятя, — засмеялся хозяин, — он больше меня смыслит в этих делах… Послушайте, — вдруг предложил он, — а почему бы вам не остаться у меня? Вы были бы не в обиде. Я люблю хороших людей и плачу по заслугам.

Двужильный огляделся вокруг. Дом был новый, свежепобеленный. Хозяин пришелся ему по душе; хозяйка добрая, жених вроде бы простой; невеста — приятная девушка, прощается с вольной жизнью… Он подумал о своей жене, о дочери-подростке. Земля здесь не так сурова, и люди повеселее… Он вздохнул.

— Мне надо отработать по контракту.

— Конечно! Как раз к тому времени, когда вы доведете лес до места, здесь начнется самая рабочая пора.

За открытыми воротами Двужильный видел мягкие очертания холмов, совсем не похожих на неприступные горы его родного края. Да, тут будет поспокойней в старости, и дочку пристроить легче. Он снова вздохнул, на сей раз — с облегчением. Примет он предложение или нет, важно то, что его везде оцепят по заслугам, заключил он про себя. Вот что главное. Хорошо на свете! Он всегда так считал.

— Не раздумывайте, дружище. Вас сегодня сюда послал сам бог. Счастливое знамение не только для нас, но и для вас тоже. И зять обрадуется! Знаете, если дела у пас пойдут на лад, когда поспеет урожай, мы станем делать консервы.

— Я еще не отказался. Мне ваше предложение по душе, да и вы как хозяин вполне подходите.

Мужчина рассмеялся.

— Когда доведем лес до Аранхуэса, — продолжал Двужильный, — я буду возвращаться домой через ваши места. Тогда и потолкуем. Если мы поладим…

— Нет, не поладим, дружище. Ни за что не поладим.

Даже невозмутимый Двужильный рассмеялся.

— А по-моему, поладим.

— В таком случае, я на вас рассчитываю… А теперь пора к столу, надо хорошенько закусить. Сейчас пошлем за сплавщиками. Пусть они тоже погуляют на свадьбе Элопсы Уэте.

Впереди всех, исполненный гордости, окруженный почтением, Двужильный прошествовал в просторную мастерскую, где были накрыты столы. И в этот прекрасный день, в начале июня, пировал, как никогда еще ему не доводилось, упиваясь всеобщим вниманием и повой надеждой.

— Бедняжечки! — сказала девочка с золотистыми косичками. — Зачем вы зашиваете им рты проволокой?

Ловец ящериц из Мантиеля, довольный тем, что привлек внимание группы купальщиков, громко рассмеялся.

— Знаешь, как они кусаются? Видела бы ты их зубы! А так не укусят! — заключил он и сжал себе губы двумя пальцами.

Ящерицы, привязанные к его ремню бечевками, продетыми сквозь брюшко, беспомощно шевелились. Они были довольно большие, некоторые — вместе с хвостом — пяди в две. Их спинки были необыкновенно красивы: блестящие, в зеленых, золотистых, голубых и малиновых пятнах. Но ярко-алые губы, за которыми скрывался белый подвижный язычок, уже никогда больше не раскроются: тоненькая проволока, продетая через челюсти, навсегда сомкнула их.

— Лучше убейте, — проговорила какая-то старуха, приехавшая сюда лечиться от ревматизма, — чтобы не мучились.

— Я дома утоплю, в ведре. Если их прибить, можно повредить кожицу, тогда мне заплатят за них меньше. Их освежевывают, кожу выделывают… Совсем как кроликов, — снова засмеялся мужчина.

Происходило это возле купален, под сенью Умбриасо, в одной из теснин Тахо, неподалеку от тех мест, где река наконец вырывается на мадридские и толедские просторы. Круглые, могучие каменные дубы свидетельствовали о том, что до эстремадурских пробковых дубов еще далеко. Сосны, можжевельник, розмарин по-прежнему зеленели на склонах. У самого берега черные тополя соперничали высотой со скалами. Пейзаж был все еще дикий, но холодная неприступность гор уже исчезла. Гордые своим величием и крепостью, горы стали добрее, словно сильные, простые душою люди.

Старики со всей округи, от Перальвече до Йеламос, от Трильо до Саседона, приезжали сюда лечиться от ревматизма, допекавшего их зимой; приезжали на девять дней — не дольше, поскольку целебная вода действовала слишком сильно. Купались больные рано утром, а пока их спутники готовили завтрак, отдыхали в тени, глядя на реку. Ветер шевелил трепетную листву тополей, и шелест сливался с шумом реки, особенно грохотавшей у плотины, где воды обрушивались в оросительный канал.

Ловец ящериц внес некоторое разнообразие в монотонный ход времени, но о нем мгновенно забыли, услышав новое известие от юных рыбаков. Два брата принесли в корзине разной рыбы — карпов, окуней, усачей, плотвы — некрупной, зато свежей и хоть как-то разнообразившей пищу. Мальчишек хорошо знали. Они были внуки Ковехоса из Дурона, когда-то довольно зажиточного лавочника. Во время войны его арестовали, и все пошло прахом. Отец мальчиков зарабатывал на жизнь чем придется, в том числе и ловлей рыбы, которую его сыновья ходили сбывать к купальням.

Старухи, как положено, торговались; мальчишки по уступали: ловить трудно, вода слишком прозрачная, лучше уж купить кроликов; в этом году лов плохой, в реку бросают ядовитую коку, рыбу глушат… Вдруг старший привел самый веский довод:

— И вообще на этот месяц с рыбой придется распроститься.

— Не будете больше ловить?

— А что нам делать. Сплавщики совсем близко.

Новость так ошеломила старух, что они сразу перестали торговаться. Мальчишкам пришлось подробно рассказать все, что они знали. Да, сплавщики уже идут через Лос-Портильос, и к вечеру, возможно, будут здесь. Женщины радостно заклохтали. Хоть они и были прибрежными жительницами, сплавщики им нравились. Дурной славой люди реки пользовались главным образом у мужчин. Что касается женщин, то они только говорили о них дурно. На самом же деле сплавщики для них были образцом силы и мужества, о таких мужчинах они и мечтать не смели. И если девушки дрожали от пленительного страха, старухам нечего было опасаться, разве что какой-нибудь безрассудной выходки, от которой теперь, на склоне лет, только посмеешься или покраснеешь. И все же хоть одна из них, наверное, подумала: «Как знать, а вдруг придет тот самый?»

Весь день они провели в нетерпеливом ожидании и поэтому были разочарованы, когда совсем поздно явились горбун, женщина, мальчишка и собачонка. Сантьяго сразу яге после ужина решил перенести лагерь чуть ниже по течению, за купальни, где они собирались провести несколько дней, пока будут проходить извилистые ущелья. Тем не менее их пригласили в дом и провели в большой коридор, куда выходили двери комнат. Обычно в этом коридоре купальщики собирались по вечерам и в ненастную погоду. Мужчины с любопытством разглядывали молчаливую девушку, которая, разумеется, будет спать в комнате для женщин. Молодые девушки, из числа сопровождающих, не знали, завидовать ей или сочувствовать, а потому попеременно испытывали то одно чувство, то другое. Старухи с пристрастием допрашивали Сантьяго. Да, он повар. Да, сплавщики придут утром. Нет, не вечером. Они слишком устали, Лос-Портильос пройти нелегко.

Шеннона, которому сплавщики на все лады расхваливали целебные воды, ошарашил этот «курорт». Купальня помещалась у самого берега, в крохотном домике, сами купальщики жили в одноэтажном доме, похожем на ферму, шагах в пятидесяти от реки. Для человека, который при слове «курорт» представлял себе настоящий ville d’eau{Водный курорт (франц.).}, это было слишком неожиданно, как бы он ни сдерживал заранее своего воображения.

— А доктор тоже там живет? — спросил Шеннон у Сухопарого, указывая на дом.