— Как ты додумался до этого, Американец? — спросил Кривой.

— Мне всегда нравилось взрывать.

— Я так и думал, — усмехнулся Негр. — Наши астурийские подрывники считались ювелирами в своем деле.

По улыбке Американца Шеннон понял, что со взрывчаткой у него связаны воспоминания о прошлом. Даже золотой зуб заблестел ярче обычного.

Меж тем вернулся Лукас, бережно неся пакет с динамитом. С вершины скалы на веревке спустили Дамасо, который ни под каким видом не пожелал, чтобы кто-нибудь, кроме него, осуществлял эту затею с пиротехникой. Вид у него был довольный, он спускался вдоль скалы, отталкиваясь от нее руками и ногами, чтобы избежать ударов.

— Гляди в оба! — предупредил его Кинтин, — а то взлетишь на воздух!

— Xe! — только и отвечал Дамасо.

— Видишь мой надрез навахой? — спросил его Американец, когда веревка ослабла.

— Вижу, — откликнулся голос из глубины.

— Тогда делай углубление для взрывчатки.

Они молча ждали, пока спнзу допосплись ритмичные удары топора.

— Эй! — крикнул Дамасо, прервав работу. — Ужо готово! А то динамит намокнет!

— Неважно. Он не боится воды. Привяжи покрепче проволокой и дай нам знать, как только подожжешь шнур.

— Будь спокоен, артельный. Вернусь живым и невредимым. Назло всем святым!

Сплавщики замерли в тревожном ожидании, вцепившись в веревку, чтобы в несколько секунд поднять Дамасо. Время тянулось медленно.

— Эй, артельный! — послышалось наконец снизу.

— Что-нибудь случилось?

— Нет. Все готово. Шнур горит как миленький.

— Вверх! Скорее вверх!

Все разом рванули веревку. Едва Дамасо вскарабкался на скалу, страшный взрыв потряс воздух, отдавшись эхом в горах. Между скалами взлетели крупные обломки стволов: одни падали на землю, другие — в реку.

— Ты же мог взлететь на воздух, скотина! — в бешенстве кричал на Дамасо Американец.

— Я? От этой шутихи? Хе!

Вниз по течению, вырвавшись на свободу, поплыли первые стволы. Американец заранее послал Двужильного и Обжору вверх по реке, чтобы придержать сплавной лес и избежать нового затора. Сухопарый и Белобрысый, спустившись к воде, направляли стволы. Остальные следили, чтобы проход был чист, и бревна могли плыть без задержки.

Американец и Дамасо переглядывались со счастливым видом.

— Теперь-то уж я наверняка встану ночью и сделаю новый затор, — сказал Дамасо.

— И останешься в дураках, потому что у меня нет больше взрывчатки.

— Врешь, артельный. Не взять с собой таких красоток! А ты тоже хорош! В тебе сидит дьявол, как говорит наш святоша.

— Пожалуй, когда-то сидел… — согласился артельный.

За утро под руководством Дамасо запруда была выстроена. И так как Горбуп раскппул лагерь у самой запруды, Дамасо развлекался тем, что дразнил Обжорку, будто это он ночью развязал стволы и устроил затор. Сначала мальчик возражал, сердился, плакал от злости, а потом замолчал, доведенный до отчаяния. И вдруг Шеннон увидел, как Обжорна нагнулся, схватил камень и запустил в Дамасо. Камень шлепнулся в воду совсем рядом со сплавщиком. Дамасо обернулся, и в тот же миг еще один камень, пущенный более метко, до крови оцарапал ему щеку и ухо.

Мальчик, напуганный собственной смелостью, бросился бежать, призывая на помощь отца. Дамасо спрыгнул на землю и кинулся вслед за ним. Никому до них не было дела, только в глазах Паулы промелькнуло беспокойство. Встревоженный Шеннон побежал за ними, чтобы защитить мальчика. Обжорка юркнул в густые заросли можжевельника и остановился.

Нагнав его, Дамасо крепко схватил мальчишку, но бить не стал, а принялся нашептывать ему проникновенно и задушевно:

— Я не собираюсь тебя трогать, дурачок, хотя ты мне здорово врезал. Всегда так делай, потому что все вокруг злые. А не будешь швырять камни в других — лучше сразу подыхай, не то забьют… Все люди злые. И твой отец, который не пришел тебя защитить, и Американец, и Паула, и…

— Нет, Паула не злая, — возразил мальчик, пораженный тем, что его не бьют.

— А я говорю — злая, потому что она всем нам нравится, а это самое большое зло. И тебе она тоже правится, не отнекивайся… Даже эта река, по которой нас тащит наша бедность, — злая. Кругом зло. Ну-ка, парень, скажи мне теперь, какой мир?

— Злой! — сплюнул мальчик яростно, как взрослый. — Злой! Злой! А ты самый злой из всех, самый гадкий, самый плохой!

— Вот, вот! Так и надо, — улыбнулся Дамасо, отпуская мальчика, который, отпрыгнув в сторону, застыл на месте. — Теперь ты говоришь как настоящий мужчина.

Дамасо поднес платок к раненому уху и приблизил свое лицо к мальчику.

— Здорово ты мне заехал! — произнес он удовлетворенно. — Ты ведь доволен, правда? Знаешь, а из тебя кое-что выйдет, парень! — заключил он. — Когда мы будем в Аранхуэсе, я подарю тебе наваху на память о Дамасо, чтобы ты по забывал, чему он тебя учил.

Шеннон слушал их, оставаясь незамеченным. Он хотел вмешаться, возразить, воспротивиться столь пагубному воздействию на мальчика, почти убийственному для его души. Но что он мог сказать, пережив то, что было в Италии, и последовавшее затем отчаяние? Новая же надежда, если она и зародилась в нем, была еще слишком слаба! Что значила она рядом с могущественной силой, которую олицетворял Дамасо?

И Шеннон молча отступил. Возможно, он поговорит с мальчиком когда-нибудь потом, когда они будут одни… Если сумеет найти нужные слова.

На сей раз не пастух и не охотники, изредка подходившие к реке, а многолюдное шествие, столь необычное в горах — целый караван пеших и всадников, — спускалось вниз по тропе. Для одной семьи их было, пожалуй, слишком много, хотя там были и женщины с детьми.

— Кто бы это мог быть? — спросил Американец у Сухопарого.

За прошедшую неделю миновали отмели Ла-Парильи и плотину Лас-Хуитас. Теперь они были между тесниной Альбанкехо и соляными разработками Ла-Инесперады.

— День добрый, — поздоровался старик, ведший за собой мула. Он, как и все остальные, был одет в черный воскресный костюм и выглядел торжественно. — Как брод?

— День добрый, — ответил Американец. — В полном порядке. Даже пяток не замочите. Куда это вы направляетесь?

— На процессию в Отерон.

— И то верно! — воскликнул Сухопарый. — Ведь сегодня страстная пятница!

— В этой глухомани, — сказал Балагур, — не мудрено забыть даже о смерти господа бога!

— Уж я-то не забыл, — произнес Четырехпалый, имея в виду свои тайные молитвы и покаяния последних дней.

Сплавщики с радостью встретили это известие. Страстная пятница и светлое воскресенье были единственными днями, когда можно было позволить себе не работать. Странно было, что их капитан но учел этого обстоятельства. Не успели они удивиться, как он собственной персоной показался чуть ниже по течению, верхом на осле, которого вел за собой его конюший. Это был представительный пожилой мужчина в хромовых сапогах, с цепью от часов на поясе и в совсем еще новом сомбреро. Он высокомерно приветствовал сплавщиков. Шеннон, обменявшись с ним несколькими словами, лишний раз убедился, что в Испании люди беседуют между собой, как на государственных переговорах: дружественно, однако не забывая о собственном достоинство и независимости.

Сплавщики поглядывали друг на друга, пока на противоположном берегу, за холмом, постепенно скрывались путники.

— А, черт! Торчать тут, когда все добрые христиане идут на процессию в Отерон!

— Перестань чертыхаться в день смерти Христовой, Сухопарый! — одернул его Балагур.

— У гроба господня мы могли бы получить отпущение грехов, — добавил Четырехпалый.

— Да, нечего сказать, в таком виде нам только и идти куда-нибудь, — усмехнулся Дамасо.

И действительно, вид у сплавщиков был довольно плачевный… Бороды всклокочены, ноги обуты в альпаргаты, одежда грязная, рваная. Словом, они совсем по походили на одетых по-праздничному путников, которые отправились в Отерон.

— Мы как разбойники с большой дороги, — заключил Белобрысый.