Тот не был способен на свершения мирового масштаба, но зато до сих пор мыслительный аппарат, обеспечивавший его немудреное человеческое существование, действовал безотказно. Аппарат продолжал бы работать и дальше, если бы не давление извне, которое наполовину уменьшило его полезную отдачу.

Можно ли считать двухнедельный отдых майора Варро давлением извне? В случае с Лайошем Тотом — безусловно.

Само тушение пожаров — уже высшая нервная деятельность. А Тот, как заведенная пружина, постоянно находился в готовности действовать; стоило ему заметить дымок, и мозг его мгновенно сигнализировал, что в саду у Кастринеров жгут сухие листья. Точно так же он просигнализировал бы, будь этот дым предвестником страшного пожара.

И если бы такое случилось, его мозг моментально переключился бы на еще более сложную деятельность. Тот выскочил бы из постели, велел бить в колокол, тащить на место происшествия пожарную подводу и направил бы шланг в самые недра огненной стихии. Правда, так далеко дело никогда еще не заходило, но что это меняет? Ведь, в сущности, человек не то, что он есть, а то, на что он способен.

Помимо тушения пожаров, Тот пользовался вполне заслуженным авторитетом и в других областях. Он разобрал, смазал маслом и снова собрал колодезный насос у профессора Циприани. Шаткие ножки стульев он укреплял, вбивая всего лишь один-единственный гвоздь. Более того, когда Тоты подрядились делать коробочки, он из старого ножа и досок смастерил приспособление, которое до сих пор действовало безотказно. Но теперь, когда ему предстояло даже не из ничего сделать что-то, а просто из меньшего — большее, мозг его только ценой огромного напряжения исторг из себя идею, которая была бы по силам даже ребенку.

Если страх действует на клетки мозга как фактор затормаживающий, то в случае с Тотом это обстоятельство проявилось весьма наглядно. Установить данную истину необходимо для понимания последующих событий, ибо когда Тот — не так давно — вздохнул: «Боюсь, не кончится все это добром, Маришка!» — он проницательно предсказал свою судьбу.

А ведь после того как он смастерил новую резалку, у них больше не возникало разногласий с майором. На смену вечным раздорам пришел вечный мир. Несколько дней гость выглядел вполне удовлетворенным, а Тот — абсолютно уравновешенным. И вот в одно прекрасное утро — на восьмой день пребывания майора и на третий день пуска новой резалки — без всякой уважительной причины и без каких бы то ни было объяснений на рассвете, в три часа шесть минут, Лайош Тот, словно легкомысленный юнец, бежал из дому.

Отчаявшиеся домочадцы сбились с ног в поисках, но безуспешно… Лишь к вечеру Тота обнаружил приходский священник Томайи — брандмейстер прятался у него под кроватью.

Было бы несправедливо перекладывать вину за столь необдуманный поступок на майора Варро. Правда, событию предшествовало несколько незначительных происшествий, о которых — полноты изложения ради — следует упомянуть, однако все они, от первого до последнего, свидетельствуют против Тота.

После полутора дней напряженной работы новая резалка была готова.

Она получилась такой тяжелой, что Тот чуть не надорвался, пока перетаскивал ее из сарая. На ней при желании мог бы смело уместиться даже человек, а лезвие способно было перерезать и теленка. Рукоятка, опускаясь, лязгала, как гильотина.

Резалку осмотрели. Обошли ее кругом. Майор восхищенно похлопывал, поглаживал, постукивал по ней. И не успокоился, пока ее не опробовали. Под нож подложили три, четыре, а затем целых пять листов картона, и хоть бы что — машина взяла! Действительность превзошла самые смелые ожидания.

Бросив еще один нежный взгляд на новую резалку, майор подошел к Тоту.

— Не знаю, как и выразить вам свою признательность, милый Тот. Могу сказать одно: если до сих пор со мной в комнате квартировал лейтенант Хеллебранд, то, как только я вернусь на фронт, его место немедленно займет ваш дорогой сын, а это даст ему определенные преимущества, потому что здание школы, где я живу, относится к объектам усиленной охраны. Нет, даже не благодарите меня! Не будем тратить время на разговоры. Пообедаем — и за работу!

Они сели за стол. Это был самый прекрасный обед в жизни Маришки. Не только потому, что она наконец-то поверила — сын будет теперь в безопасности, — но и потому, что майор выказывал ее мужу все более явные признаки расположения. Он не переставал улыбаться Тоту. Потребовал даже, чтобы тому в тарелку переложили всю куриную печенку из супа. В такие моменты майор лукаво подмигивал Маришке, как делают взрослые, когда балуют ребенка.

Обед (по-старому — ужин) подошел к концу. Женщинам осталось только убрать со стола, перемыть посуду и принести картонные заготовки для коробочек. Но майору даже это кратковременное бездействие казалось слишком долгим.

— Ну, мой маленький Тот, не распить ли нам бутылочку пивка? — предложил он Тоту.

Их отношения продвинулись уже настолько далеко, что гость называл брандмейстера «мой маленький Тот», хотя последний даже без пожарной каски был на целую голову выше майора.

По обоюдному согласию они облюбовали себе столик в саду ресторанчика Клейна. Сперва выпили пива. Потом пива с ромом. А под конец уже один ром, без пива…

Майор становился все более общительным. Он сбросил с себя профессионально-военную чопорность и откровенно признался, что пребывание в доме Тотов — лучшие дни его жизни.

Тот сердечно благодарил.

Этим, пояснил майор, он в значительной степени обязан коробочкам. Проснувшись, он едва был в состоянии дождаться вечера, когда наконец-то сможет отдаться любимому делу.

Тот понимающе кивнул.

Есть в самом этом занятии нечто возвышенное. Оно намного азартнее, чем карты, и куда интереснее шахмат. Делать коробочки приятнее всего на свете! Тот снова поддакнул.

Как это было бы прекрасно, размечтался гость, если бы все больше и больше людей могло посвящать свою жизнь коробочкам. Пожалуй, рано или поздно грядут времена, когда можно будет склонить к тому все человечество!

Что, полагал Тот, было бы весьма и весьма полезно. Каждая нация могла бы делать коробочки особого цвета и формы. Может, их тогда станут называть по-другому, но коробочка есть коробочка.

Верно подмечено, сказал Тот.

И тогда все человечество станет благословлять их имена, заключил майор.

О господи! — сказал Тот.

Гость мечтательно устремил свой взор вдаль. Он не проронил больше ни слова. Не мужское это дело изливать свою душу в речах. Говорили только глаза майора. Казалось, что-то согревало их изнутри — ожидание чего-то большого, взволнованность смелой мечтой… Он расплатился и молча, завороженный картиной грандиозного будущего, взял Тота под руку. Так они оба и направились к дому.

Маришка дожидалась их у калитки.

С незапамятных времен женщины теряют покой, когда мужчины отправляются выпить пива. Так и Маришка беспокойно ждала у ворот, не зная, чем кончится это возлияние; она просто стояла, и ждала, и смотрела на улицу… И отказывалась верить своим глазам. По мере приближения обе мужские фигуры как бы сливались воедино: и вот уже она видела не мужа своего и не майора, а Дюлу — стройного, красивого, улыбающегося, в форме подпоручика и с наградами во всю грудь, целого и невредимого. Он махал ей большущим батоном колбасы. Сыночек мой, родненький! Ведь он никогда не приходил домой с пустыми руками… Ах, Дюла, Дюла!

Открытка с фронта

Уважаемые господа Тоты! Я вел машину, в которой везли господина майора Варро на вокзал в Курске. После этого мы с вашим сыном сходили в баню, потом выпили пива в буфете. Мы рано отправились обратно, но все-таки сумерки застали нас уже на полпути. Что, собственно случилось, я могу только гадать. Ручную гранату в нас бросить не могли, потому что лес на сто метров по обе стороны шоссе был вырублен, а для того, чтобы выстрелить, было слишком темно. Помню только, что из мотора вдруг вырвалось облако багрового дыма. Меня оглушило, но в остальном я отделался незначительными порезами от осколков ветрового стекла и кое-как добрался до ближайшей деревни, чтобы привести подмогу. Когда мы вернулись к обгоревшей машине, господина прапорщика там уже не застали. Может, с ним не случилось ничего страшного и он ушел сам, а может, был ранен и его подобрала проходившая мимо немецкая танковая часть. Если бы я не был сильно контужен, я смог бы сообщить вам более подробные сведения, но все же надеюсь, что господин прапорщик пострадал еще меньше, чем я.