— Твой отец хочет знать, надо ли нам готовиться к страшным сюрпризам?

Хлоя выглядела довольно бледной.

— Разве что по фак ин математике, — сказала она.

— Не ругайся, дорогая.

Она еще больше скисла.

— Мама, ты не в курсе. Наше поколение не считает слово «фак» ругательным. Это просто слово из нашего словаря.

— Не могла бы ты его не использовать?

Она бросила на меня предупреждающий взгляд.

— Это так же неуместно, как попытка читать мне лекции о сексе. Знаешь, мы очень хорошо информированное поколение.

Не очень хорошо информированное, как выяснилось. Математика Хлои была ниже всякой критики, так же как физика и химия; и учитель географии сомневался, что Хлоя хорошо ориентируется на глобусе.

— По крайней мере, — сказала я Уиллу по возвращении в Ставингтон, — за ее итальянский мне краснеть не пришлось.

— Хорошо. — Уилл бросил кипу грязной одежды на кухонный стол.

Я простонала:

— Корзина для грязного белья в углу.

Уилл выглядел удивленным.

— Ах да, конечно. — я смотрела, как он складывает одежду в корзину. — Фанни, мы можем поговорить? — он повесил пиджак на спинку стула. — У тебя случайно не припрятана здесь бутылка?

— А тебе хотелось бы?

— Нет. Нет. Конечно, нет.

Мы с Уилом договорились не держать дома алкоголь, потому что это было бы несправедливо к Мэг. Вином мы наслаждались в Лондоне. Это не было большой жертвой, и мы пришли к согласию. Но иногда случались дни…

— Это касается голосования о рыбалке и охоте.

— Я думала, что все уже обсудили, и наша партия решила голосовать за запрет.

— Это так, — согласился Уилл. — Я никогда не рыбачил и не охотился, но не могу согласиться с запретом. Мы собираемся отменить фундаментальную свободу, и я не уверен, что поступаю правильно.

Я повязала вокруг талии фартук, подаренный Хлоей. На нем была изображена кошка на сиденье кресла и ее сердитый хозяин, стоящий рядом, ниже полукругом изгибалась надпись «Никогда не сдавайся». Я достала из холодильника сыр и грибы, и поставила разогреваться в духовку пирог с заварным кремом, который успела приготовить утром.

— Но тебе придется, ты лидер фракции.

— Нет, не придется. Я имею право проголосовать против. В конце концов, я в это верю, это вопрос совести.

Я протянула ему пару холодных помидоров, бледно-красных и почти безвкусных.

— Не мог бы ты их порезать, Уилл? — я сходила за салатом в кладовую, чтобы дать себе несколько секунд на размышление. — Ты потеряешь место лидера.

Уилл трудился над помидорами, если не со знанием дела, то с усердием.

— Активисты слишком усердно борются за права животных, — сказал он.

Я замерла над салатницей. Это меняло дело.

— Ты не можешь, — категорично заявила я. — Ты можешь поставить под удар Хлою. Они могут узнать, где она учится, и сделают ее своей целью. Мы все станем их мишенью.

Уилл пересыпал помидоры в миску.

— Не думаю, что Хлое что-то угрожает. Они найдут цели получше.

— Откуда тебе знать?

Уилл пожал плечами.

— Фанни, меня просто лишат должности, можешь не сомневаться. Стану обычным членом парламента. Но я не могу поступиться своими принципами.

С неожиданной тревогой я поняла, что мы незаметно пришли к конфликту интересов, и Уилл хочет, чтобы я выбрала его сторону.

— Уилл… — Я услышала свой голос и обернула руки передником. — Пожалуйста, не делай этого. Не жертвуй всем, чего ты добился. Цифры показывают, что билль пройдет, даже если ты проголосуешь против. Это было бы… бесполезно.

Уилл ответил совсем тихо:

— Ты изменила свой мотив.

Я отвернулась, прежде чем стыд отразился на моем лице.

— Пирог готов.

Вечером в постели Уилл спросил:

— Это твое последнее слово?

Я ухватилась за край простыни и натянула ее на грудь.

— Да. Ты всегда поступал, как считал правильным, и я поддерживала тебя. Но у нас есть Хлоя. Я должна подумать о ней, и ты тоже.

— А убеждения и принципы?

Я хотела сказать, что он слишком много требует от меня. Я собиралась трусливо возразить, что моим делом является застилать простыни и ставить еду на стол, и на некоторые вопросы я не могу ответить. Я могла бы объяснить, что малейший намек на угрозу для Хлои заставит меня отказаться от любых принципов.

Но это не помогло бы. Если я все еще обладала хоть каплей честности, то должна была признать, что эти оправдания не совсем правдивы. Конечно, выступая против охоты, я не сожалела о рыбе и птицах. Конечно, я бы умерла ради Хлои. Тем не менее, я привыкла к роли жены политика. Медленно и с трудом, но я приспособилась к шаблону и была довольна своей ролью.

Он потянулся ко мне.

— Иди сюда.

Я повиновалась. Уилл воспользовался мной подчеркнуто небрежно и без нежности, потому что я это заслужила, и я не стала протестовать.

На следующей неделе я присоединилась к Уиллу в нашей квартире в Вестминстере. Он сидел на диване. Смеркалось, но он не включал свет.

— Ты видела результаты голосования, Фанни. Но я не считаю, что поступил правильно.

Я села рядом и взяла его за руку.

— Не знаю, что сказать, Уилл, кроме того, что нам всем приходится делать свой выбор.

— Можешь сказать, что я дурак.

Сейчас не было никакого смысла повторять свои доводы.

— Или реалист.

Диван был обтянут дешевым грубым хлопком, я выбирала его когда-то давно для старой квартиры. Уилл отнял руку и вскочил на ноги.

— Это должен был быть мой вызов, мое решение, Фанни. Никто не может заставлять меня голосовать так или иначе.

Я проглотила кислый комок в горле.

— Я не знаю, — ответила я. — Но это бы ничего не изменило.

Уилл засунул руки в карманы. Он уже смирился с ситуацией и просчитал ее преимущества.

— Так и есть, — в его улыбке сквозила ирония. — Лучше не думать об изменах. Мы их совершаем, а потом движемся дальше. Нам пора одеваться на прием.

Я слушала внимательно и могла расслышать его иронию и разочарование в себе. И во мне. Уилл был прав.

Вернувшись в Casa Rosa, я разделась донага и вымылась в бассейне под окном, выходящим на долину. Вода стекала с моих плеч сквозь пальцы, прохладная и чистая, а я думала о страданиях Лусиллы, моей неизвестной двоюродной бабушки, и об ужасных вещах, которые случились с ней. Бедная Лусилла: выходя замуж, она думала, что собирается строить свою личную жизнь. Однако, из-за участия ее мужа в политике, эта жизнь перестала ей принадлежать.

Жесткое полотенце царапало плечи, обожженные солнцем. Я втерла крем в кожу рук и ног и наклонилась, чтобы обрезать ногти на ногах. Они казались почти белыми на фоне загорелой кожи.

Рауль постучал в дверь ровно в 20:00.

— Можно войти? — сегодня вечером он облачился в классический льняной костюм.

Я отошла в сторону.

— Да, да, проходи.

Без дальнейших церемоний он шагнул за порог и обнял меня, я его.

— Не смотри так испуганно, — приказал Рауль, прижимая меня к себе.

— Но я должна быть испуганной, — возразила я.

Он прикоснулся пальцем к губам.

— Ш-ш… Я знаю. — он накрутил прядь моих волос на палец и потянул вниз, пока моя кожа не сморщилась. — Я так давно хотел это сделать. Ты никогда не стригла волосы, Фанни? Такие густые и темные.

— Придется подстричься, когда постарею.

Рауль наклонился и поцеловал меня. Его губы были сухими, от него слабо пахло вином и дорогим лосьоном после бриться — невысказанное обещание таинственного наслаждения. Я положила руки ему на грудь и мягко оттолкнула.

— Мы не опоздаем?

Он отпустил меня.

— Фанни, как мне нравится твоя невинность.

Я посмотрела на него с удивлением.

— Но я не невинна, — в моем голосе звучал протест. — Совсем нет.

Мы с Раулем вернулись в Фиертино в предрассветные часы после щедрого ужина в семейном кругу в La Foce с изумительным вином золотого 1970-го года. Разговор велся почти исключительно о винах: новые технологии, новые производства, использование дубовых бочек… Итальянский лился из меня легко и свободно, и винная терминология не доставляла мне ни малейшего затруднения.