— В качестве депутата или просто члена партии? Двадцать пять лет, три месяца и два дня.

— О.

Она глухо прокашлялась.

— Вам лучше узнать заранее, что Парламент ненавидит женщин. Ненавидит их. Будьте осторожны.

Уилл выступил со своей первой речью в октябре, когда депутаты собрались после продолжительного отпуска. Накануне вечером мы спорили, какого цвета костюм он должен надеть. Я выбрала серый. Он предпочитал синий. Разве это имело значение? Видимо, да. Цвета (как считали аппаратчики) имели тайное значение. Меня несколько озадачило это открытие.

— Я понимаю, что это ерунда, — решительно утверждал он, — но в этот раз, думаю, я должен послушать советников.

Я потерла плечи, затвердевшие от напряжения.

— Ну-ка, сделай несколько глубоких вдохов и выдохов. Расслабь мышцы.

Я не сказала Уиллу, что у меня самой от волнения сосет под ложечкой. Я должна была наблюдать, какое впечатление произведет Уилл на своих соратников, когда поднимется на ноги и будет говорить о социальной пользе удешевления жилья. Это первое выступление повлияет на его будущее — и мое.

— Я не должен испортить эту игру, Фанни, — сказал он.

— Мы с твоей сестрой не подведем, — заверила его я. — У нас отличные места на галерее, откуда прекрасно видны все лысины.

Он издал приглушенный смешок.

Речь Уилла приняли хорошо.

По крайне мере, я так думаю, потому что, когда он поднялся на ноги, откашлялся и заговорил легко и свободно, мое внимание переключилось на другие предметы.

В этом были виноваты нервы, я знаю, но я поймала себя на мыслях о деревьях. О высоких платанах, когда зимняя нагота только подчеркивала бескомпромиссную крепость их ветвей. О тополях, раскачиваемых летним ветерком, об оперенных серебристой листвой акациях и удивительных красных кленах. Но деревьями, которые особенно много значили для меня, были кипарисы, эти Sempervirens Cupressus, темными восклицательными знаками усеявшие пейзажи средневековой и ренессансной итальянской живописи. И самшиты, которые, в сущности, не являются деревом. Вероятно, самшит был завезен в Италию римлянами, и его стволы и корни так тяжелы, что тонут в воде.

Мэг покосилась на меня, и я виновато покраснела. Я обещала Уиллу следить за каждым его словом, чтобы составить полный отчет.

Ты говорил слишком быстро. Ты слишком много жестикулировал, твои руки отвлекали слушателей. Не смотри на свои ноги. И так далее.

— Он прирожденный оратор, — прошептала Мэг.

Мэг неверно расценила мое молчание, как отсутствие внимания. Сама она была полностью поглощена Уиллом: действительно, я подозревала, что она не способна думать ни о ком другом. Ее доклад будет безупречным и очень полезным.

Она положила маленькую руку с изысканной формы ногтями на мою кисть. Сегодня ее ногти были розовыми в полном соответствии с тоном помады.

— Тебе еще многому надо научиться, Фанни, — сказала она взволнованным шепотом. — Развивать чувство юмора. Тогда ты будешь лучше справляться.

Я стиснула зубы. Мимоходом оскорбив мое молниеносное чувство юмора, она заодно предположила, что я недостаточно компетентна? Разве моя неопытность и невежество были настолько очевидны?

— Буду иметь ввиду, — пробормотала я.

Мэг сжала пальцы.

— Пожалуйста, не обижайся, — сказала она. — Ты такая хорошая, Фанни, и я всего лишь пытаюсь помочь. — она понимающе улыбнулась. — Я была с ним немного дольше, чем ты.

За дверьми Палаты общин толпились фотографы, рука об руку, мы остановились в дверном проеме и несколько секунд позировали им.

«Новая Золотая пара парламента», гласил заголовок в воскресной газете. Камера запечатлела Уилла озабоченным, но неотразимым. Я выглядела несколько хуже; после недолгого изучения фотографии, я пришла к выводу, что у меня настороженный, почти испуганный вид.

Во всяком случае, Манночи, который ночевал на диване в нашей квартире, был удовлетворен.

— Это произведет впечатление на избирателей.

Мне показалось, что Уилл изучал фотографию слишком долго.

— Я получился лучше, чем ты, — произнес он.

— Я тоже так думаю. — я сосредоточилась на сковороде с жареным беконом. — Но я это переживу.

— Конечно, — сказал Манночи.

Уилл еще не исчерпал эту тему.

— Я не могу себе позволить неудачных фотографий. Ни одной. Поддержи меня, Манночи. Один плохой образ, и потребуются годы, чтобы устранить последствия.

Мы сидели на диване в гостиной, ели бекон, яйца и тосты, пили кофе и просматривали утренние газеты. Уилл с Манночи обсуждали тактику и долгосрочные планы общественных мероприятий.

Я оторвалась от газеты, услышав новую дату.

— В декабре я буду в Австралии.

Мужчины дружно обернулись ко мне. Уилл сказал:

— Ты мне этого не говорила, Фанни.

— Говорила. Ты забыл.

Манночи собрал крошки в своей тарелке в аккуратную маленькую кучку.

— В Ставингтоне будут большие мероприятия на Рождество. Для горожан это вопрос престижа. Ожидается безумное количество благотворительных акций, которые депутат парламента поддерживает своим участием. Будут вечеринки в поддержку детских домов, вечнозеленых растений и инвалидов. — он виновато улыбнулся. Ваше присутствие действительно является обязательным условием.

Я обратилась к Уиллу.

— Прекрасно. Ты же там будешь.

Уилл взял второй тост с маслом.

— Фанни, я не уверен, что знал о твоих планах, но ты нужна мне. — он выглядел таким привлекательным: слегка взъерошенный, с детской тревогой в глазах. Неужели я действительно причиняю ему боль?

Я покачала головой.

— У нас с папой запланировано много дел. Мы приглашены в Хантер-Вэлли, мы должны быть почетными гостями на приеме в Аделаиде вместе с Бобом и Кеном, там соберутся виноделы со всей Ярры.

Эти имена ничего не значили ни для одного из них. Они были неотъемлемой частью нашей с отцом территории, мы вели с ними бизнес многие годы.

— Тебе нравится сладко улыбаться, целовать в щеку незнакомых людей, петь колядки и пожимать липкие руки?

— Это часть сделки. — Уилл перевел взгляд с Манночи на меня.

Мы с Уиллом немало времени потратили на обсуждение теории разделения наших бизнесов, и я считала, что могу сама решать, когда мне выходить на дежурство и становиться Хорошей женой.

— А это бизнес, Уилл. Он подразумевает долгосрочные обязательства.

Манночи взял тарелку с яичной скорлупой и направился к двери.

— Уилл, Фанни, думаю, вам надо поговорить без меня… Фанни, возможно тебе стоит завести дневник с годовым планом действий? Это поможет нам в будущем избежать непонимания.

Это послужило сигналом для нашей первой ссоры, через которую красной линией проходило: почему ты не сказала мне раньше? На что я едко отвечала: ты не слушаешь, что я говорю. Наконец, Уилл пожелал узнать, как я могла выставить его таким дураком перед Манночи?

— Очень просто, — молниеносно отреагировала я.

Это заставило Уилла усмехнуться. После чего атмосфера разрядилась и мы смогли говорить спокойно. Было ясно одно: мы не пришли к согласию в отношении демаркационной линии и должны определить границы обязательств.

Не то, чтобы Уилл требовал от меня бросить ради него работу.

— Вовсе нет, — сказал он. Он почесал затылок. — Твоя работа важна, и она имеет приоритет. Но мне бы хотелось, чтобы ты была рядом со мной в течение Рождественской гонки. Просто это мой первый год.

Большую часть ночи я пролежала без сна, взвешивая все плюсы и минусы и пытаясь соразмерить свои возможности с предъявленными требованиями.

Предмет спора внезапно вызвал во мне такую обиду, что я решила подняться и приготовить себе чай в четыре утра. Ожидая, пока чайник закипит, я провела пальцем по красным крышкам стеклянных банок, которые я купила вскоре после свадьбы.

Настоящая кухня должна быть больше этой. Она не должна быть такой узкой и скупой.

Если верить моему отцу в большом доме в Фиертино была просторная кухня с обширной кладовой. В ней хранились паштеты, вяленое мясо и домашние консервы. «На полках рядами стояли банки самых разных цветов, — говорил он мне. — Фрукты, маринованные огурчики и грецкие орехи… если бы можно было спрятать лето в банку, то оно хранилось бы в этих банках. Моя мать проверяла кладовую каждый день. Это была привычка, она не мыслила дня без обязательной проверки. Она всегда говорила, что это важно для семьи. Она должна была сама убедиться, иначе не могла заснуть ночью.»