И Наташа разрыдалась. Впервые после пожара. Да так, что не могла вымолвить ни слова. Так и не узнал Петр на этот раз о том, что у них через несколько месяцев снова родится ребенок.

Шел 1905 год. Вести о революции в городах докатывались и до села. Да и в самих Турках были созданы политические кружки. Рыбников, женившийся на их соседке, приехал из-под Питера. Поговаривали, что он революционер. И о докторе Ченыкаеве ходили разные слухи. Такой барин, с виду богатый, приехал из города, сколько средств вложил в строительство клуба, построил под стать городскому театру. И больницу отгрохал кирпичную с амбулаторией и светлыми палатами стационара. Теперь планируют строительство кирпичной двухэтажной школы — и во главе всего доктор Ченыкаев. А себе домишко поставил крохотный из трех комнат: в одной сам ютится с семьей, в другой больных принимает, а третья с выходом в сад непонятно для чего. Шепотом люди ее конспиративной квартирой зовут.

И никому непонятно, зачем себе такой сад насадил, во весь пустырь в пол-улицы. А плоды из сада либо отсылает в больницу, либо раздает соседям близлежащих домов.

С утра принимал больных у себя дома, а с обеда допоздна посещал больных на дому. Недаром целое столетие спустя о нем с благодарностью вспоминают жители села и посвящают ему стихи:

Словно книгу читаю хорошую,

За страницей страницу листая,

Погружаюсь в историю, в прошлое,

В мир, где доктор жил Ченыкаев.

Там и люди, и судьбы разные… —

Но куда же вы, доктор, куда?

На заборе тряпица красная,

Значит, в доме этом беда.

Бескорыстно спешил на помощь

В дом последнего бедняка,

Где не только каких-то сокровищ,

Где и хлеба порой — ни куска.

Сколько боли людской услышано,

Сколько горя и скорби вобрал!

Он лечил не всегда по книжному,

Добротою своей исцелял.

Сколько доброго и полезного

За день сделать он успевал,

И ночами веселые пьесы

Для турковских спектаклей писал.

Чтоб Турками могли погордиться,

Сделать доброе поспеши.

Пусть же в каждом живет частица

Ченыкаевской щедрой души.

Т. Буткова

А вот Шапошников крестьянам был понятней. Молокосос еще был, а у купца сумел деньгами разжиться, правда, суммой небольшой. Приглянулся ему пустырь, куда мусор сваливали, да иногда кто пускал теленка попастись.

Задумал Шапошников на этом пустыре сад рассадить, а на скопленные деньги купить саженцев, а кое у кого и так взять: небольшие садики при огороде в Турках у всех есть, саженцами поделятся. Стал просить у властей тот замусоренный пустырь под сад. Посмеялись над ним, да и разрешили, коли соседние с пустырем крестьяне будут не против. Поставил Шапошников мужикам две четверти водки, да и попросил не вмешиваться в его затею. А мужикам что, пустыря в репьях да татарнике не жалко.

Женился Шапошников (кстати, на какой-то родственнице мамы Наташи, только очень дальней). И рассадили они огромный сад. В турковской черноземной почве любой прутик расти будет. И потянулся к солнцу молодой сад. Стал давать и плоды. Шапошников — не Ченыкаев: везет возами продавать фрукты в те места, где нет садов, и выручает большие деньги. Вот уже в саду поставил дом, да какой! Раза в три-четыре больше, чем у Ченыкаева. У дома затейливый балкон и веранда. Комнаты отделаны разным цветом: голубым, розовым, белым. Вот уже Шапошников построил себе магазин в центре села, а рядом с ним еще один, уже теперь кирпичный жилой дом.

А Ченыкаев в то время не только лечил больных, но действительно занимался революционной деятельностью. Нелегальную литературу ему поставлял сын из Москвы.

Доктор хотел, чтоб в селе меньше было больных, чтоб дети всех сословий, в том числе и бедноты, ходили в школу, не были темными, которых легче закабалить, заставить бесплатно гнуть спину на богача, чтоб народ понял, что пора сбросить проклятый царизм, взять власть в свои руки и задышать свободнее.

Он организовал политические кружки. На занятия кружков заходил и Петр Куделькин, приносил домой тоненькие брошюрки, читал их украдкой.

— Петя, оставь ты это. Вон сколько уже людей арестовали. А вдруг и тебя заберут?

— Забирать меня не за что. Но жить народу, как жил он веками в лаптях да при лучине, тоже нельзя. Бороться надо, чтоб люд на земле жил получше. Посуди сама: оболтус богатого сидит за партой годами и ничего не смыслит. Он же занимает место другого, пусть бедного, но умного, а, может быть, и талантливого ребенка, который с семи-восьми лет идет в подпаски. Это справедливо?

И Наташа умолкала. Она все понимала. Богатство у толстосумов — не их богатство: оно нажито за счет других людей. По совести оно и не принадлежит им, так как оно народное. Вот и отобрать бы все свое у богачей.

Но всегда неспокойно было на душе у Наташи — каждый вечер до тех пор, пока Петр не возвращался домой.

Днем не раз слышала Наташа о том, что горят по деревням помещичьи усадьбы, особенно самых жестоких помещиков. А в Турках громил народ купеческие лавки.

Однажды Петр принес вечером тюк сатина.

— Не надо, Петя, слышать об этом не хочу, посадить тебя могут, — умоляла Наташа.

И старая мать смотрела на тихого сына с удивлением и испугом.

— А вы не бойтесь, я его под колоду спрятал, никто и не найдет. Но то ли свекровь успела проболтаться соседям и сатин украли, то

ли она сама, опасаясь за сына, сбросила сатин в какой-либо колодец, но утром под колодой сатина уже не было.

Революция 1905 года не достигла успехов, арестовали очень многих. Революционеры ушли в подполье.

В конце ноября (22-го) 1905 года у Куделькиных родилась дочь. Назвали Екатериной.

Девочка была неспокойной, нервной, крикливой. Внешне походила сразу на всех: у матери взяла цвет волос и высокий лоб, у отца восточный разрез глаз и овал лица. А у прабабушки Марьи ее ярко-синий цвет глаз и нежность кожи. (Когда Катюша стала взрослеть, стали говорить о том, что она даже лицом начинала походить на прабабушку Марью, а особенно фигурой, строением шеи, груди).

В Кате вся семья души не чаяла, особенно отец. Едва придя с работы, бросался к малышке. Он только что пылинки с нее не сдувал. Без ума от дочки была и Наташа. После того, как похоронили четверых детей, она уж и не чаяла иметь ребенка. Баловали девочку очень.

Через три года после рождения Кати появился на свет Николай. Его рождение и первые годы жизни проходили для семьи незаметно. Главенствующую роль занимала шустрая любимица Катя. Между собой дети были очень дружными, почти неразлучными. Позже, будучи взрослой, Катя вспоминала, что они в детстве с Колькой повздорили только один раз из-за первого огурца, который Николай нашел на грядке, а Катя вырвала из руки и бросилась по огороду наутек, а брат догнал.

Шли годы, дети подрастали. Однажды вместе с подругой Манькой Таня повела Катю на ярмарку. День был прохладный, все три девочки надели на головы платочки. Вдруг Катя остановилась как вкопанная:

— Вы не так повязали на меня платок.

— Ну, а как тебе его повязать? — спросила Таня.

— Потуже.

Повязали потуже, отошли несколько шагов, опять не так, опять просит повязать еще потуже. Подружки посмотрели друг на друга, расхохотались. Куда же туже?

— Да завяжи ей со всей силой, — посоветовала Манька, — не задуши только.

Татьяна так и сделала. У Кати в глазах даже слезинки появились.

— Теперь так?

— Вот теперь так.

— Отчего она у вас такая? — спросила Маня.

— Взрослые говорят, что Наташа, когда была в положении, тяжело переживала беды: пожар, смерть Зои, строительство дома и боялась за Петю, как бы не арестовали из-за каких-то политических кружков и книжек. Поэтому, наверное, и Катька немного нервная.