Подарок в день годовщины комсомола получила в Турках и мама Катя: книгу «Сыновья» и какую-то еще, которую она кому-то дала почитать, но ее не вернули.

С детских лет я помню о маминой непримиримости к неправде, о чувстве патриотизма, о помощи слабым. Помнится, колхозница Панкратова в колхозе получила травму головы, результатом чего стало умственное расстройство. Никому не было дела до несчастной, даже руководству колхоза. Ходатайствовать принялась мама Катя, добилась больной инвалидности и пособия.

Был и другой случай. Встретившись с женщиной из Трубетчино, с которой вместе были на трудовом фронте, где мама была политруком, мама Катя узнала, что у старушки развалился дом. А ведь в войну кроме рытья окопов на трудовом фронте она возила зимой на салазках из деревни посылки в Турки на почту для отправки фронтовикам, по своей же инициативе собирала теплые вещи солдатам на фронт среди односельчан, по своей инициативе ухаживала за ранеными в госпитале. Теперь престарелая женщина воспитывала внука-школьника, а жить им было негде, и уж какие пороги начальства обивать, она не знает.

И с этой бедой мама справилась. Построил колхоз старухе новый дом, и они спокойно в нем жили с внуком. Теперь внук той старушки давно взрослый самостоятельный человек, живет в Турках, художник Владимир Пономарев. От него я и узнала эту историю, он рассказывал, что оставляя его с бабушкой ночевать в своем доме, мама Катя неустанно изо дня в день ходила к руководству района и помощи им добилась.

А сколько писем, сколько всевозможных заявлений она писала по просьбе жителей своего села. Много можно привести примеров. До последнего времени мама интересовалась политикой; пока существовала партийная организация, посещала партсобрания, интересуясь делами производства. До несчастного с ней случая она трижды перечитывала каждую газету, непременно их выписывая. В день пятидесятилетия пребывания в рядах коммунистической партии ее чествовали, вручили удостоверение ветерана и значок ветерана — члена КПСС.

Родители Рэмира были также пламенными коммунистами, беззаветно любили свою Родину.

Отец Анатолий Заверткин начинал учиться в медицинском институте, был большим активистом и партией отозван на партийную работу. В 1937 году по недоразумению был арестован, в 1938 году — расстрелян, а впоследствии реабилитирован в связи с невиновностью.

Мать Рэмира почти всю жизнь была секретарем партийной организации, борясь с бюрократизмом и взяточничеством.

А однажды произошел даже такой случай. Возвращаясь домой, она увидела около подъезда своего дома служебный автобус. Возмущенная тем, что кто-то посмел в личных целях воспользоваться служебным автобусом, она решила вмешаться в это дело и разоблачить. Но мешала сумка с продуктами, и лучше сначала от нее избавиться, а потом с возмущением пойти по квартирам и наказать виноватого. Воинственная, вошла Елена Петровна к себе домой и увидела своего сына Рэмира, заехавшего к ней по пути с завода, куда он ездил по делам на автобусе политехнического института.

Это было в Октябрьские праздники. Как обычно, Игорь в праздничные дни приезжал на несколько дней домой. Учился в это время он на четвертом курсе.

Приехал и на этот раз, но вскоре уехал. Его беспокоила судьба одной девушки их института, которая собиралась покинуть институт и Куйбышев. Игорь решил, что если она уехала, то необходимо ее возвратить.

Я поняла, что эта девушка ему очень дорога, что не исключено, что в ближайшее время они могут пожениться, а это может отразиться на дальнейшей его учебе не только после института в аспирантуре, но и в институте. Было горько от того, что учителя прочили ему большое будущее в ученом мире. Да что греха таить, видя его способности, все годы эту заветную мечту вынашивала и я.

Ровно через месяц Игорь позвонил домой и сказал, что с этой девушкой они поженились, и что в ближайшее время он привезет ее к нам в Орск познакомиться.

Незадолго до Нового года они приехали вместе с двумя другими студентами. Я расплакалась. Было жаль расставаться с надеждой о его ученом будущем. Да и было ему в то время всего лишь двадцать лет. Сердце металось и рвалось до тех пор, пока я не взглянула на Валю. Ни тогда, ни теперь я не знаю, красива она или нет, она показалась мне родной, нашей. Ее приняло сердце. Ребенок, например, никогда не знает, красива ли его мать: просто она лучше всех. Так не знает и мать, красив ли ее ребенок: он ей мил, а значит, красив. Валя была худенькой, беззащитной. Но она была нашей и больше ничьей. А значит, родной.

Успокоившись, я собрала скромный стол, и стали планировать, как они будут жить дальше.

— Ты не тревожься, мама, я буду учиться столько, сколько надо.

— А я пойду работать на завод, а учиться буду на вечернем отделении. У меня болеет отец, мама не работает, помогать они материально не смогут.

Я убеждала их в том, что учиться им желательно вместе. Меня тревожило то, что когда родится ребенок, Валя не потянет весь груз, может бросить учебу, несколько дома опустится, а Игорь, вращаясь в кругу ученых, может разочароваться в же не-домохозяйке, уйти из семьи и повторить судьбу отца.

— Вот и Люда, — говорю, — начала работать. Невелик заработок, но все-таки вам будет помощь: ведь мы теперь — одна семья.

Договорились, что в Куйбышеве они подыщут себе частную квартиру, непременно будут заканчивать дневной институт оба, а деньгами систематически мы будем помогать.

Они уехали. Мне жаль было сына, но жаль было и девушку. Сколько у них впереди будет трудностей! Они молоды и ничего этого не понимают.

Позже я узнала, что приезжал отец Вали, он помог с оплатой квартиры. А мы с Людой завели специальный конверт, куда складывали в основном зарплату Люды. Из этого конверта помогали ребятам, мою тратили на нас. На самое необходимое нам вполне хватало.

Все успокоились, все было хорошо. Правда, один семестр Валя была без стипендии, но мы, сколько позволяла возможность, высылали ежемесячно, и свою неизменную десятку от пенсии каждый месяц посылала им мама Катя.

В наступившее лето отпуск у нас с Людой не совпал, в родные свои Турки я поехала одна. В Самаре в поезд ко мне пришли ребята. Они оба были такие симпатичные! У Игоря был букет красных гладиолусов, а Валя передала для мамы Кати подарок — штапель на платье.

Папа Сережа встретил меня в Летяжевке на своей «инвалидке». Он выглядел в то время еще неплохо. А мама мне показалась заметно постаревшей. Но, тем не менее, она оставалась такой же шустрой, непоседливой. В выходные дни и в любые праздники она непременно уходила к Елисеевым или к тете Лизе Панкратовой играть в карты. Во-первых, как и все ее предшественники, она увлекалась этой игрой, а во-вторых, по своей натуре она была человеком сверхобщительным, ей непременно требовалось быть на людях, домашняя обстановка ее давила. Даже когда приезжали в гости мы, в ком она не чаяла души, оставалась в доме она на день или два и больше не выдерживала: ее тянуло к народу, хоть бы на посиделки на лавочку. В холодное время года посиделок не бывало, тогда она, освободившись от дел по дому, шла к соседке Вере Алекаевой. Та была моложе, постоянно где-то бывала и рассказывала маме Кате новости, без которых мама задыхалась: она же знала всех сельчан, и ей была интересна судьба каждого, о котором слышала.

Папа Сережа тоже никогда в доме не бывал. У него находилась масса дел во дворе, огороде, но любимым местом был гараж. Там он мог сутками зимой и летом что-то точить, чинить, выпиливать. Он собственноручно без помощи посторонних смастерил трактор, пахал на нем огород, увозил со двора мусор.

Возможно, его привычка не находиться в доме тоже была одной из причин, что маме хотелось на люди, чтоб не оставаться все время одной.

Папа Сережа был человек хозяйственный, по-своему заботливый, но слишком вникал во все дела других: что делаешь, что у тебя кипит в кастрюле, куда и зачем пошла, не так закрыла дверь, не так подметаешь пол и прочее. Он делал это не со зла, а для порядка, но его дотошность порою раздражала, хоть человек он был добрый. С виду же казался угрюмым, сердитым, любителем поучать, поворчать.