Рано он начал писать и чернилами. Попишет и просит пузырек с чернилами убрать, спрятать от своих шаловливых ручонок: боялся чернила пролить. Долго сохранялось его письмо из Турков отцу о том, что в Турках есть котенок, и папа Сережа зовет его Пулик. Письмо написано чернилами. Значит, писалось оно до 1964 года, пока Рэ-мир еще жил в Орске, то есть Игорю было четыре года. Наконец, записали в школу и Игоря. Он оказался еще способнее Люды. Любила я их безмерно. Бывали иногда на работе и неприятности. Но я считала все это неважным, все невзгоды покрывало то, что дома меня ждет награда — мои дети. Выйти вторично замуж не помышляла: быть счастливее, чем была с детьми, невозможно. И счастье свое я не хотела делить ни с кем. По-моему, мне даже не хватало времени, чтоб полностью насладиться моим счастьем. И уделить время кому-то другому в доме да притом не их отцу, а чужому человеку — это, мне казалось, значит обокрасть детей.

Время шло, оно лучший лекарь, и я уже как-то перестала чувствовать себя несчастной, как прежде. Ведь это Рэмир подарил мне таких удивительных детей, гордость и совесть школы, дороже которых у меня ничего не может быть на свете. И как бы я ни обижалась на мужа, мне всегда было неприятно, если кто-нибудь говорил о нем плохо. Постепенно стали слабеть боли в груди. Ведь дома у меня спокойно, дети только радуют успехами в школе, их привязанностью друг к другу, дружбой. Работа тоже ладилась. Я любовалась своими чертежами. Меня ставили в пример, награждали. Я выполняла и массу общественных поручений. Жизнь словно окрылила меня, будто из забитой боязливой жены, не знающей, как и чем ее ударят завтра, я чувствовала вдруг себя чуть ли не членом правительства. Конечно, я постоянно подлечивала грудь у невропатолога. Говорят, нервные клетки не восстанавливаются. Но снять боль можно. И главное — не переутомляться, избегать стрессов и не перегреваться — это проверено.

Время шло. Дети подрастали. Как-то незаметно окрепла и Люда, совсем перестала пропускать занятия в школе. Она прекрасно училась и была активной участницей художественной самодеятельности в школе.

В своем тресте, кроме председательства в месткоме, мне вменили еще одну обязанность — ответственный редактор общетрестовской стенной газеты. Тут уж, как говорится, я «села на своего конька» с многолетним опытом газетной работы в школе, институте и прежнем тресте. Ни на одном конкурсе за все годы мы не уступили первого места из всех девятнадцати подразделений.

Но не один грудной остеохондроз терзал мой позвоночник. По нему потянулись ниточки и в крестец, и в шейные позвонки. Трест предоставил мне сначала путевку в Адлер, потом в Новый Афон. В те годы путевки стоили дешево: тридцать процентов от общей стоимости, то есть тридцать — сорок рублей.

Я попала на юг и была очарована пальмами, кипарисами, цветами, морем. Вечерами мы устраивали игры, танцы, викторины, концерты. Однажды я прочитала со сцены «Машу» Глейзарова, а на другой день руководитель самодеятельности попросил меня записать на магнитофонную пленку эту «Машу» и что-нибудь еще. И иногда потом на танцплощадке вечером включали мою «Машу», а отдыхающие смотрели на меня и тепло улыбались.

Все было хорошо, но сезон был осенний, в море никто не купался. И хоть приближался ноябрь, погода стояла прекрасная. В летний же сезон врач и не подписала бы мне курортную карту.

Подходили Октябрьские праздники. На репетициях плясуны лихо отбивали чечетку, солисты снова и снова тренировали свои голоса. Но чем открыть этот Октябрьский праздничный концерт? Меня, как чтеца, спросили, а не знаю ли я что-нибудь про Октябрь. Про войну знаю, про любовь тоже и про партию. А вот про Октябрь? И вдруг вспомнила: Асеев — «Наш Октябрь». Я читала его в молодости. И чувствуя себя словно помолодевшей, звонко и торжественно читаю:

Наш Октябрь — изумительный праздник,

Всенародной души торжество!

В сотнях обликов разнообразных

Проявляется сила его.

Вот он дышит глубоко и жарко

На селения и города.

И шахтер, и пастух, и доярка

Вырастают в Героев Труда.

Он ученому светит за полночь,

Он у школьника правит тетрадь,

Он повсюду приходит на помощь.

Как же всю его мощь описать?

Как припомнить, что было сначала?

Взявши руки большевиков,

Вся страна его в песнях встречала

И в мерцаньи солдатских штыков.

Это были суровые годы,

Человечности взвившийся вал.

Всей земли запевали народы

Эхом грянувший «Интернационал».

Ив словах «Это есть наш последний»,

От волнения дух захватив,

По-иному, сильней и победней

Разрастается тот же мотив.

В небе тучи осенние реют,

Иней травы пушит, серебря.

Но во веки не постареет

Величавый рассвет Октября!

Долго потом после концерта отдыхающие говорили об Октябре, также о том, как веками прежде люди ходили в лаптях, жили бедно, топили избы по-черному, освещали жилище лучинами. И удивлялись тому, что Советское правительство за несколько лет сумело осветить даже глухие деревни электричеством, дать людям бесплатное образование, бесплатное лечение. И сюда вот, куда простому человеку при царизме попасть было невозможно, теперь приехали простые люди: слесари, учителя, штукатуры, колхозники, шахтеры, портнихи. Да еще помешала расти Стране Советов война с немцами, уничтожившая города и миллионы замечательных советских людей. Но за короткий срок все восстановлено собственными силами. И люди сыты, все дети веселы и учатся в школах, отдыхают в пионерских лагерях. А мы любуемся Черным морем, над нами мирное небо. Да есть ли еще хоть одна такая страна на свете?

Только наш СССР.

В Орск возвратилась двадцать второго ноября, как раз в день рождения мамы Кати. Ох и весело мы его отметили! Она бы не прочь погостить и еще, словно пытаясь восполнить упущенное время моего детства, когда меня воспитывала мама Наташа. Но от папы Сережи звонок за звонком: приезжай.

— Ладно, не за горами Новый год. Мы его встретим с Сережей в Турках, а вы елку тут не разбирайте: к дню рождения Игоря я, как всегда, приеду.

Но приехать не удалось. В письме писала:

«Уж я с ним и ругалась, и плакала. Не пускает. Буду вас ждать летом в Турки».

Как-то неожиданно появился в нашем доме Рэмир. Пришел не один, а со своей знакомой — Басей. Раньше поговаривали, что у них роман, но я почему-то не верила.

Рэмир снова поставил вопрос о разводе. За эти годы я убедилась, что в семью он не вернется. Нам приходили алименты. Непонятно, сколько он зарабатывал (а может быть, подрабатывал лекциями), но присылали по переводу мало: тридцать семь или сорок два рубля в месяц. Лично детей он тоже не порадовал подарком ни в праздник, ни в день рождения, ни в свой приезд. И надо ли бороться за такого мужа и отца? Развод мы оформили за несколько минут.

В воспитании детей мне помогала моя советская власть. И высшее образование я смогла дать им одна.

Первой подругой в тресте у меня была Валя Ткаченко, потом к нам примкнула Тоня Сидорова. А позже в нашу группу устроилась Рая Ряхова. Она не имела высшего образования, порою не знала самых азов в проекте, и многие над этим подшучивали. Я замечала, что она старалась держаться ближе ко мне. Подумалось, оттого, что я над ней не подшучивала и очень понятно объясняю работу. Наконец, она придвинула свой стол к моему и призналась в странном — рядом со мной ей везет во всем: в работе, в решении личных проблем, даже в телефонных разговорах.

Она смутилась, думая, что я рассмеюсь. Но я вспомнила о том, что подобное мне говорили и в прежнем тресте, только совсем по другому вопросу. Там я всем писала заявления: кому с просьбой выделить место в детском садике, кому поставить на очередь на квартиру, а кому-то выделить путевку в санаторий. Все убеждали себя в том, что если пишут сами, то получают отказ. Все без исключения мои заявления были счастливыми.