И каждый раз, как она смотрела на Уэйда Фостера, осколки этого благоразумия становились еще мельче. Это был сплошной обман, все эти клятвы самой себе, что она никогда не полюбит снова, не сможет полюбить. Она сумела замкнуться в себе только потому, что не было соблазна, не было рядом Уэйда Фостера.

Мэри Джо закончила складывать костер, нашла в сумке спичку и чиркнула ею по сухому кусочку дерева. Щепочка вспыхнула в ее руке, и Мэри Джо секунду смотрела на маленькое пламя, прежде чем поднести его к растопке. Казалось, оно совсем потухло, но туг дрова занялись, и пламя жадно охватило их.

Вместе с пламенем костра в ней разгорелось чувство неминуемой потери, удушающего одиночества, которое совсем лишило ее сил. Она несколько раз глубоко набрала в легкие воздух, глядя на золотое пламя, которое сжигало дрова, уничтожало их. Точно так ее потребность в Уэйде сжигала ее, уничтожая то, что осталось от ее израненного сердца.

Как она сможет пережить, если потеряет его? А ведь с каждым шагом к «Кругу Д» она теряла его. Они с Джеффом оба теряли его. И она даже не знала почему.

Сумерки превратились в темноту, когда Уэйд и Джефф закончили управляться с лошадьми, умылись и присоединились к ней у костра. Отправляясь в путь, она не захватила кофе, упаковав только самое необходимое, поэтому сейчас молча разливала воду из фляжек, пока Уэйд раздавал сушеное мясо и фрукты — подарок индейцев.

У Джеффа, хотя глаза его уже слипались, как обычно, было множество вопросов, почти все из них касались ютов. Сколько еще индейцы пробудут в долине? Как давно их знает Уэйд? Как они живут зимой, когда в горах холодно? Как юты женятся?

Уэйд уделял все внимание мальчику, редко бросая взгляды на Мэри Джо, и подробно отвечал на каждый вопрос. В долине они пробудут, пока не уйдет дичь, возможно, еще месяц. Во время зимы они переходят на другой склон колорадских гор, имея в запасе сушеное вареное мясо, оставшееся после летней охоты. Юты женятся по взаимному согласию и могут легко развестись. Воин, ухаживающий за девушкой, убивает оленя и подвешивает его к ветви дерева недалеко от вигвама своей избранницы. Если девушка хочет принять его предложение, она должна освежевать тушу, разделать, затем разжечь костер и приготовить будущему мужу еду.

— И ты тоже так делал? — спросил Джефф, сгорая от любопытства, хотя еще раньше Мэри Джо предупреждала его, чтобы он не задавал лишних вопросов.

Мэри Джо приготовилась увидеть темный взгляд, какой обычно бывал у Фостера, стоило ему напомнить о прошлом, и удивилась, когда он в ответ слегка улыбнулся.

— Нет, я просто отдал за нее нескольких лошадей.

— Она была сестрой Манчеса?

Уэйд кивнул.

— Она была красивой?

Мэри Джо даже перестала дышать, пораженная, с какой легкостью Уэйд говорит на тему, которая еще совсем недавно была для него невыносимо трудна. Она решила, что, наверное, визит в лагерь ютов немного успокоил его боль утраты.

— Да.

— Такая же красивая, как мама?

Мэри Джо замерла от смущения, но такой вопрос можно было ожидать от Джеффа.

Уэйд долго молчал, и она уже подумала, что он не станет отвечать. Наконец он посмотрел на нее, скривив рот в странной полуулыбке, так мало выражавшей что-либо.

— Ты сам убедишься, что каждая женщина красива по-своему. Нельзя сравнить двух, потому что у каждой есть свои особенности. Чивита была самым мягким человеком из всех, кого я знал, и это одно делало ее красавицей. Твоя мама…

Он внезапно замолк, а Мэри Джо обнаружила, что задержала дыхание.

Джефф с волнением ждал ответа.

Губы Уэйда снова скривились в подобие улыбки.

— Твоя мама смущена, и, я думаю, тебе пора спать.

— У-у-у.

Мэри Джо чуть не завыла в унисон с сыном, но ей не хотелось услышать ложь или лесть. Она знала, что не может состязаться с женщиной, которую Уэйд когда-то так сильно любил, ради которой пошел на убийство, но ей не удалось подавить боль, всколыхнувшуюся в ней.

— Уэйд прав, — сказала она, пытаясь говорить ровным голосом.

Джефф презрительно фыркнул, но в конце концов улегся на своем одеяле. Уэйд и Мэри Джо посидели молча несколько минут, потом Мэри Джо поднялась.

— Пойду умоюсь.

Уэйд тоже поднялся:

— Я с тобой. Никогда не знаешь, что там может быть.

Мэри Джо покачала головой:

— Я в состоянии позаботиться о себе.

Он помедлил немного, словно споря с самим собой, и вновь опустился на землю. Неохотно, как ей показалось.

И неохотно, очень неохотно она ушла от него, стараясь сохранить гордость и не пролить ни слезинки. Жаль только, что для этого ей потребовалось огромное усилие воли.

Уэйд пролежал без сна всю ночь, борясь с самим собой. Временами он садился, смотрел на спящих Мэри Джо и Джеффа и жалел, что они оба не принадлежат ему. Он часто подкидывал дрова в костер; с одной стороны, нужно было хоть чем-то заняться, а с другой, нельзя было допустить повторения того ночного кошмара, который приключился с Джеффом. Но больше всего он боролся с соблазном подвинуться к Мэри Джо и прижать ее к себе. Не заниматься любовью, а просто согреть ее теплом, почувствовать, что она рядом, разрушить одиночество.

Теперь оно было невыносимо. Раньше, когда он был один, он еще мог как-то смириться с ним. Он привык к нему и даже упивался им. Считал, что это своего рода искупление за прошлое, которое все еще не отступало от него.

Однако нет ничего хуже, чем находиться среди тех, кто тебе дорог, и понимать, что ты не имеешь права заботиться о них, стать частью их жизни. И никогда не будешь иметь этого права.

От него не ускользнула боль, мелькнувшая в глазах Мэри Джо, когда он говорил о Чивите. Впервые разговор о жене и сыне не подействовал на него как раскаленное клеймо, приложенное к внутренностям. Боль по-прежнему была с ним, но притупилась. Он уже мог вспоминать хорошие времена, когда был жив сын, и при этом не чувствовать, как внутри вскипает слепящий гнев, уничтожавший в нем все человеческое.

Он мог вновь встречать рассвет и чувствовать, что жив, а не ощущать мертвый груз, который он носил с собой так долго, проживая еще один день, потому что ничего другого ему не оставалось.

Он больше не хотел умереть, и это было самым удивительным. Даже когда Чивита и сын были живы, он не дорожил жизнью, ему всегда казалось, что он не заслуживает жить, не заслуживает счастья или покоя. Из-за этого он отталкивал двух людей, которые любили его, а когда их не стало, он очень сожалел, что так вел себя, но было уже поздно.

А теперь он снова должен так поступить, на этот раз не ради себя, а ради них.

Откуда-то донесся смех, то ли с вершины, то ли с низовьев.

Наконец Уэйд поднялся, потянулся и, удостоверившись, что костер не погаснет, ушел к горному ручью, куда ходила Мэри Джо. Набрал пригоршню ледяной воды, плеснул себе в лицо и, почувствовав отросшую щетину, тихо выругался. Бриться левой рукой было чрезвычайно неудобно, но бросить это занятие означало признать свое поражение его немало удивило, что он не собирается сдаваться. Он согнул правую руку, отметив, что она лучше движется. Ему захотелось сбросить перевязь и испытать руку, но время для этого еще не настало. Он мог бы причинить руке еще больший вред. Пройдет по крайней мере месяц, а то и два, прежде чем он сможет попытаться узнать, насколько зажила рука и будет ли от нее толк. А если нет…

Он оставался возле ручья, один, вдали от тех, в ком так сильно нуждался. Наблюдал, как первые серебряные лучики просочились над горизонтом, а за ними появилось солнце, окрасившее горные вершины розовым цветом. Он плеснул еще раз холодной водой себе в лицо и отправился будить спящих.

Ближе к середине утра Джефф увидел то место, где он сбился с пути. Оно отпечаталось в его памяти. Когда-нибудь он сюда вернется. Когда-нибудь он навестит Шавну и Манчеса и поблагодарит их. Когда-нибудь он узнает побольше об их лошадях, удивительно мягкой замше, обычаях. Ему действительно понравился их образ жизни. Столько свободы. Не нужно ни кормить цыплят, ни доить коров, ни дергать сорняки в огороде.