— Почему вы не облили Макара из чайника? — спросил следователь.
— Чайник в соседней комнате был, а нож под рукой. Я спасала свою собаку! — ответила женщина.
С ней беседовали психологи и психиатры. Кроме эмоциональной огрублённости и многолетней зависимости от опиатов, отклонений не нашли. Петрова была этому рада, жизнь на зоне прельщала её больше, чем лечение в тюремном ПНД.
Ей было очень скучно в тюрьме. Она взяла на себя обязанности хозяйки камеры и, если было настроение, целыми днями мастерила открытки сокамерницам за сигареты. Когда рисовала дочкам, отвлекать её не стоило. Взяв готовый рисунок в руки, она фантазировала вслух: «Вот. Получит Мариночка открытку, в школу понесёт, покажет…» Старшая девочка всё-таки увидела труп соседа, поняла, что мама теперь убийца, и её несколько месяцев лечили за городом от нервного расстройства. Петруха чувствовала себя немного виноватой из-за этого.
От тоски женщина принялась за чтение. Ей сразу понравился Достоевский — раньше она его никогда не читала, «не до того было». Мучимая бессонницей, она листала страницы под тусклым светом ночника до глубокой ночи. Закрыв книгу, долго ворочалась и вздыхала. Днём она то ругала покойного Макара и завидовала его участи, то перебирала фотографии и сокрушалась: «Хороший же мужик был… Добрый… Щенка такого дорогущего детям купил…»
В ИВС, куда её этапировали знакомиться с уголовным делом, Петруха переспала с каким-то ментом. «Мне не западло! — спорила она с сокамерницами. — Лучше, чем монашкой жить… Рожа у него страшная, зато хер толстый… И водки налил от души! Может, ещё пять лет воздержания впереди! Приедет ко мне муж на свидание, а, девки? Вот и проверим…»
Ромке удалось освободиться по УДО уже через несколько месяцев после ареста Петрухи. На первое свидание в тюрьму он пришёл в костюме, на второе — в героине, чем неимоверно взбесил Петруху, — Анфиса дала ему денег на кофе и сигареты для дочери. «По венам мои сигареты ушли, девки!»
Через месяц от матери пришло письмо. Она осторожно сообщала, что Ромка на работу так и не устроился, дочек почти не видит. Ещё он связался с какой-то наркоманкой и переехал жить к ней в квартиру.
Это предательство Петруху изменило. «С девятого класса трахаемся…» — недоумевала она. В глазах её теперь постоянно была боль и злость. Она переживала, что муж находится на УДО, и если его задержат в наркотическом опьянении, то снова посадят. Вопрос был только во времени, и это понимали все. Всего через три месяца Ромку задержали с героином и дали ему четыре года строгого режима. Петруха радовалась: могло быть и хуже. Она предполагала, что они освободятся примерно в одно время, и мечтала, что ей бы надо чуть пораньше мужа, чтобы привести себя в порядок после колонии.
— Зубы вставлю первым делом. В солярий схожу. Свисток намажу ярко-ярко… — мечтала вслух Петруха. — Он увидит меня и охренеет. А я ему — пошёл вон! А потом прощу… Я ж тоже не святая… Ну а что такого — я его люблю, у нас дети…
Шёл второй год заключения, приговор был всё ближе. Нервы Петрухи были натянуты до предела. Она сдерживалась только потому, что на суде могли запросить характеристику из тюрьмы. Судья её делом занималась вдумчиво, тем более что острых и спорных моментов было много. Петрова защищала себя убедительно и эмоционально, за словом в карман не лезла, и послушать её было интересно. Потерпевший, брат Макара, казался на её фоне просто занудой.
— А терпила какой страшный, девки, Макар-то красавец, оказывается, был, — рассказывала возбуждённо Петруха сокамерницам, вернувшись вечером из суда в изолятор. — Карлик! Ноги до пола не достают, а туда же вякать: мол, у моего брата с убийцей была любовь, они пожениться собирались. И судья мне сразу: «Правда, что у вас с Макаром были серьёзные отношения?» Я на судью смотрю как на идиотку, говорю: «Я замужняя женщина, у меня двое детей. Мужа я люблю, передачи таскаю. О каких отношениях вообще может идти речь, учитывая вышесказанное? На что он рассчитывал? Если мне не верите, спросите мою маму». Тут Анфиса встала и говорит: «Ну да, Макар-то странный был мужик. Бывший военный, пил сильно, потом закодировался. А представляете, каково жить в одной квартире с подшитым? Они же все как зверюги злые, а моя дочь жила, выбора не было. Работала вот со мной в детском саду, а садик — это что? Это подъём в пять утра, дети орущие и зарплата курам на смех». Ну а что, девчонки, не так? Так и есть же! И судье сказать нечего. А Анфиса дальше чешет: «Макар, говорит, в мою дочечку был давно влюблён, конечно, она молодая, красивая, за яйца не оттащишь, как говорится, простите, ваша честь… А эти припадки бывали у него — нечасто, но бывали. Орать начинал как бешеный, кидался на людей, убегал… Ну да что сейчас о плохом? Не вернуть Макара, господи прости, в земле сырой лежит, а хороший был такой, скажи же, доча?» И плачет… Мне так её жалко стало! Ну и я говорю: «О чём речь, мамочка, конечно, всё же человек был неплохой, не хотела я его смерти. Что ж я, в тюрьму без очереди рвалась, по-вашему?» И ещё карлик скулит что-то со скамейки, типа «я брата любил». Я думаю: жалко, что в «стакане» стою, перед судьёй неудобно. Я б ему ответила, он бы оглох. Был у Макара за столько лет в гостях два раза…
Ни один сухой документ, как бы аккуратно напечатан, прошит и проштампован ни был, не даёт представления о том, какие страсти творятся в залах суда. После яркого заседания судья перечитала дело, и многое её удивило. На следующем процессе она задала подсудимой каверзный вопрос:
— А вы-то, Петрова, нормально себя чувствовали, работая в детском учреждении с ВИЧ?
У Петрухи хватило смелости ответить, что, вообще-то, ВИЧ не передаётся через предметы общего пользования, посуду и сантехнику. Что тюрьма вся такими плакатами украшена, но судья-то, понятное дело, с руками за спиной ими не любуется каждый день, как некоторые. И что сама Петруха тоже не очень-то мечтала этими плакатами любоваться, да Макар спровоцировал её на конфликт.
Судья заметила, что вичовым наркоманам с маленькими детьми работать негоже. Петруха парировала, что употреблять бросила несколько лет назад, а ВИЧа у неё нет вовсе и не было никогда. Она могла это доказать — раз в полгода у них в садике проводили подробное медицинское обследование. Диагноз же Петровой сообщили только в медчасти изолятора.
— Ваша честь! — возмущалась она. — Тем сроком заезжаю на тюрьму, по ошибке меня тогда арестовали, так же точно в садике работала… Мне рисуют ВИЧ. Муж мой в шоке, семья в шоке, одна я думаю, что не может этого быть! Выхожу, сдаю кровь — нет ВИЧа! И сейчас заезжаю, и что? Песня та же, поёт она же! Я и врачиху спрашиваю, что это за дела вообще — на воле здоровая, в тюрьме вичовая? Как это у них так лихо выходит? А я поняла, ваша честь, как. Они видят «дороги» при медосмотре или что на учёте в нарколожке стоишь — и пишут: «ВИЧ, гепатит». У меня, может, брак из-за этого распадётся, что они творят вообще? Я пригрозила — напишу жалобу в прокуратуру, подам иск. Давайте мне копию заключения на слушание дела, говорю. Будет у меня смягчающее обстоятельство ещё одно. А врач ни в какую: только по запросу суда. Говорит, пиши куда хочешь. Бумага терпит, вас здесь много, тебе ещё сидеть не один год с твоей статьей «мокрой».
— Зачем это всё? — немного растерялась судья.
— Я же, ваша честь, спросила у врачихи. Она мне парить стала, что они так жизни спасают! Якобы ВИЧ диагностируют, и человек пугается и больше наркотики не употребляет. Я говорю: так, может, кто-то пугается, а кто-то и руки на себя наложит с горя, характеры-то разные! А потом поняла, где собака зарыта, — на диету зэков с ВИЧом начисляют больше денег. Кроме баланды, сок разбавленный дают на завтрак и яйцо вкрутую. Мелкое, поганое, я смотрю, вообще не хочется яиц этих. Лекарства положены дополнительные, надбавки… А пусть мама расскажет, как она через тюремную аптеку заказывала мне лекарства! Половину не принесли в камеру, вычеркнули, и где они теперь? А зэков от всех болезней активированным углём лечат и валерьянкой… Так мои же таблетки и раздают всяким психопаткам, а Ивановна стой в очередях, деньги трать непонятно куда, отрывай от детей!
