Через год я в первый раз увидел Олю с пацаном. Это было на школьной дискотеке. На дискотеки пускали начиная с восьмого класса, и это была для меня одна из первых. Я жутко стеснялся, потому что не умел танцевать, и простоял почти всю дискотеку у стенки, наблюдая, как танцуют другие.

На дискотеку просочилось много чужих, хоть по первому этажу и бегал директор — кричал, что никого не пропустит, кроме учеников с восьмого по десятый.

Когда играла песня «Братец Луи» из третьего альбома «Модерн Токинг», Горбатый, «основа» района, подскочил к «старому» — лет двадцать пять — мужику и несколько раз дал ему по морде. Мужик упал, на него накинулись пацаны помоложе. Кто-то из учителей включил свет, и тогда я увидел Олю. Она была в длинной узкой джинсовой юбке, танцевала с пацаном. Пацану было лет восемнадцать, я видел его на районе, но в нашей школе он никогда не учился.

Музыку вырубили. Оля с пацаном вышли из актового зала. Я тоже вышел, спустился в тёмный коридор второго этажа.

Я заметил их в конце коридора, за штабелем старых поломанных парт. Они целовались. Пацан просунул руку Оле под кофточку и трогал её грудь. Он поднял глаза:

— Э, малый, хули ты здесь делаешь? Ну-ка, вали отсюда. А то счас…

Оля тоже посмотрела на меня.

Я развернулся и пошёл обратно по коридору.

Оля окончила десятый класс на все пятёрки, но ей не дали ни золотой, ни серебряной медали из-за поведения.

В конце учебного года был турслёт, Оля ездила на него, и там что-то случилось. За это ей снизили поведение до «удовлетворительного». Хотели даже вообще поставить «неуд».

Учителя рассказывали про эту историю намёками. Пацаны поняли намёки так, что на турслёте была «групповая ебля».

Осенью в школе говорили, что Оля ездила поступать в Москву, но не поступила. Но деталей никто не знал: летом она с родителями переехала в другой район, на Шмидта.

В октябре после УПК я пошёл прогуляться. Купил коржик и берёзовый сок в кафетерии гастронома напротив гостиницы «Могилёв», перешёл по мосту через Дубравенку, поднялся по ступенькам к «Октябрю». Там по-прежнему шла «Маленькая Вера» — я смотрел её на той неделе. Очереди в кассу уже не было.

Я пошёл дальше, к площади Победы. Зашёл в книжный «Свiтанак» в пятиэтажке рядом с остановкой. За кассой сидела Оля, читала книгу, обёрнутую в газету. Она подняла глаза, посмотрела на меня, сказала:

— Привет.

Я ответил:

— Привет. Ты сейчас здесь работаешь?

— Как видишь…

Кроме нас, в магазине была ещё одна продавщица, пожилая тётка в очках, — в другом конце зала — и два пацана-школьника у витрины канцтоваров.

— А куда ты поступала?

— В МГПИ. Московский государственный педагогический институт.

— Не прошла по конкурсу?

Оля кивнула.

— Я слышал, что можно было с теми оценками поступить в наш «пед»…

Оля пожала плечами:

— Может быть. Я про это даже не думала…

— На будущий год снова будешь поступать?

К кассе подошли малые.

— Два синих стержня, коротких, — сказал один.

Оля поднялась, пошла к витрине канцтоваров. На ней были вытертые джинсы «Montana» и чёрный свитер. Пожилая продавщица посмотрела на меня.

Пацаны заплатили за стержни, ушли.

Я спросил:

— Тебе нравится здесь работать?

Оля улыбнулась, тряхнула головой:

— Но книги получается покупать, которые в дефиците. Я почти всю первую зарплату потратила на книги… Купила Булгакова, Марину Цветаеву…

В магазин зашёл дядька в шляпе, с дипломатом, пошёл к полкам с надписью «Замежная лiтаратура».

— Ну, я пойду, наверно…

— Пока.

— Пока.

Через неделю я долго шатался по центру после УПК, пришёл к «Свiтанку» перед закрытием — без пятнадцати восемь. Я пошёл не в магазин, а на остановку рядом. Попросил у пацана в аляске сигарету. Он протянул пачку «Орбиты». Я взял одну, прикурил у него, затянулся. Последний раз я курил ещё летом.

Что, если Олю после работы встречает пацан? Какой-нибудь центровой, на машине?

Я бросил бычок на заплёванный асфальт, затоптал. Подъехал троллейбус «пятёрка». Открылись двери. Вышли люди, зашли другие. Троллейбус отъехал. К пацану в аляске подошёл ещё один. Они пожали руки, оба глянули на меня, ничего не сказали.

В магазине погас свет. Я быстрым шагом пошёл во двор дома.

Из служебного входа вышли Оля и ещё одна продавщица — но не та, что была в прошлый раз. Их никто не встречал. Продавщица закрыла дверь, вставила ключ в висячий замок. Оля кивнула продавщице, пошла к углу дома. Заметила меня.

Я сказал:

— Привет. Можно тебя проводить?

Оля едва заметно улыбнулась:

— Привет. В принципе, можно…

Мы перешли проспект Мира. Подошла битком набитая «пятёрка». Я спросил:

— Поедем?

Оля кивнула.

Мы зашли в заднюю дверь, и нас сразу оттеснили друг от друга.

— Вот мой дом. — Оля кивнула на новую многоподъездную девятиэтажку.

На остановке сидели три пацана лет по семнадцать — среднего роста, коротко стриженных. Наверно, с этого района, со Шмидта.

— Закурить есть? — спросил один.

Я не поверил, что он на меня залупается. Если пацан гулял с девушкой, на него обычно не залупались, даже в чужом районе.

Я сказал:

— Нет.

— Тогда дай на пиво. А то всё будет плохо.

У меня были деньги: три с мелочью. И я мог бы отдать им этот трюльник. И они отвязались бы. Но я не отдал. Я сказал:

— Хуй тебе.

Кулак въехал мне в нос, я упал, успев выставить локти и втянуть голову в плечи. Пацаны подскочили, готовые отработать меня ногами.

Оля крикнула:

— Не трогайте его!

— А что такое, коза? — спросил тот, который ударил меня. — Хочешь нам что-то сказать? Или, может, ты хочешь с нами пойти? — Он улыбнулся.

— Если сегодня всё будет плохо для нас, вы сами об этом пожалеете.

— Чего это мы пожалеем?

— Мало ли что? Всякое ведь бывает, всякие ситуации.

— Не, слушай, ты, вообще, с какого района?

— С этого. И я в нём некоторых знаю. Например, Иванчика.

— А ты не пиздишь?

— Я даже могу тебе сказать, где он сейчас. Сидит с пацанами в «Туристе». Я сейчас иду в таксофон, набираю номер «Туриста» и прошу, чтобы его позвали. Тебе рассказать, что будет дальше?

— Ладно, идите. — Пацан несильно ткнул меня в бок грязным ботинком. — А ты скажи своей бабе спасибо, а то мы бы тебя… Ну, ты понял.

Я поднялся с грязного асфальта, отряхнул рукой джинсы и куртку.

Мы с Олей перешли улицу на переходе. Я достал из кармана мятый платок, высморкал сопли с кровью, потрогал нос — вроде не сломан.

Оля спросила:

— Ты как?

— Нормально. А кто такой этот Иванчик?

— Какой-то «старый» пацан со Шмидта. Я его в жизни ни разу не видела, слышала только кличку… И про «Турист» придумала на ходу — знаю, что Шмидта обычно сидит там… А вообще, всё это детство — драки район на район. Надеюсь, ты в этом не участвовал?

Я покраснел, но в темноте не было видно. В восьмом классе я пару раз ездил в «Трест» с одноклассниками, и однажды мы хорошо получили от того же Шмидта.

— Нет, — сказал я.

Мы подошли к крайнему подъезду.

— Можешь зайти, — сказала Оля. — У меня есть портвейн. Надо же «снять стресс».

— А родоки?

— Их нет дома.

Мы сидели в Олиной комнате, курили её «Космос». В бутылке портвейна оставалось на дне.

— …на Рабочем сейчас вообще ни с кем не общаюсь, — сказала Оля. — У меня была одна подруга, Таня Черенкова, но после того, какие она про меня распускала сплетни, я её видеть вообще не хочу…

— Ну, про тебя, это самое… ты не обижайся… много сплетен ходило… — Мне уже хорошо дало, и язык слегка заплетался.

— И ты им верил?

— Нет, конечно…

— Рабочий — район недоделанных пролетариев и крестьян. Хуже всего, что учителя, которые там работают в школе, через какое-то время становятся такими же. Я знаю, что́ они там про меня говорили… Но мне на них насрать.