Вскоре центр событий переместился в гостиную почтенного господина Сы. На главном месте восседал прекрасный своими добродетелями, впавший с годами в детство старец Го Лао-ва, морщинистый, словно высушенный на ветру померанец; редкие седые усы, свисавшие на подбородок, он подкручивал с такой яростью, будто собирался их выдернуть.

— Еще утром, — медленно заговорил он, оставив наконец в покое усы, — старший сын Лао Фу, которого хватил удар… ну, тот, что на западном краю деревни… верно сказал. Причина есть… беспокойство пошло среди духов общины… Так вот… случись, помилуй бог, это самое… петухи и собаки всполошатся… тогда вашему уважаемому дому… э-э… не избежать… этого самого… Все хлопоты на вас лягут…

— Да? — спокойно, словно сказанное не заслуживало внимания, переспросил его господин Сы, продолжая поглаживать седые сомовьи усы, свисавшие ниточками с верхней губы. — Это ведь возмездие его отцу. Разве при жизни он верил в Будду?.. Мы с братом никогда не ладили, да с ним, кажется, никто столковаться не мог. Чего же вы сейчас хотите от меня? Есть какое-нибудь средство помочь беде?

— Думаю, есть… разумеется, есть… Свяжем его завтра и отправим в город… А ночь продержим в храме… у городского рва… Да-да, только одну ночь… изгнать надо наваждение…

Ко Тин и Фан Toy, уже успевшие проникнуться сознанием своего долга, долга стражей деревни, не только оказались впервые в этой гостиной, куда раньше и не мечтали попасть, но еще удостоились чести сидеть здесь — ниже старца Лао-ва и выше господина Сы, даже пить с ними чай. Они вошли сюда следом за старцем и всецело отдались чаепитию, как только доложили о случившемся. Но, осушив свои чашки, они уже не решались раскрыть рта. И вдруг Ко Тин заявил во всеуслышание:

— Это не средство. Вам двоим вряд ли с ним управиться. Нужно что-то сделать сейчас, немедленно. А если, правда, он подожжет?..

Го Лао-ва в испуге вскочил, подбородок у него трясся от негодования. Но Фан Toy не дал ему сказать.

— Если правда подожжет, тогда… — начал он, но и его тут же перебил Ко Тин, заявив безапелляционно:

— Тогда плохи дела!

Подошла рыжеволосая девочка-служанка подлить гостям чаю. Ко Тин потянулся было за чашкой, но тут же отдернул руку. Проведя по губам кончиком языка, он осторожно снял с чашечки крышку и стал дуть.

— Да-а, тогда хлопот, в самом деле, не оберешься, — хлопнул ладонью по столу господин Сы. — Хорош сынок! Такого убить мало!

— Точно, убить мало! — оторвался от чая Ко Тин. — В прошлом году в Лянгэчжуане пристукнули одного такого же. Все в один голос назвали одно время, минута в минуту. Сказали, что вместе пустили в ход руки, и выяснить, кто первым ударил, так и не смогли. А ведь дело состряпать хотели!

— Там было одно, тут другое, — сказал Фан Toy. — Но ты прав, не управятся они с ним. Мы сами должны решить. Я так думаю…

Теперь Лао-ва и господин Сы смотрели ему в лицо со смирением. А он продолжал:

— Думаю, запереть его надо, пока суть да дело.

— Что ж, в конце концов средство подходящее, — незаметно кивнул головой господин Сы.

— Точно, подходящее! — повторил Ко Тин.

— Пожалуй, подходящее… средство, — сказал Лао-ва. — Так мы сейчас… э-э… возьмем и приведем его сюда… в ваш уважаемый дом… Приготовьте… это самое… комнату… Ну и замок, конечно…

— Комнату? — протянул господин Сы, обведя всех испытующим взглядом, и, с минуту подумав, ответил: — Это бы можно, только вот свободной нет. Кроме того, кто знает, когда он понравится!

— В таком случае… э-э… воспользуйтесь комнатой, которую должны будете передать ему, — резонно заметил Лао-ва.

— Лю-шунь, — надменно сказал вдруг господин Сы с заметной дрожью в голосе, — осенью должен привести в дом невесту… А этот, сами видите, не мальчик, пора бы и ему остепениться. Ведет себя как шальной, ни семьей обзавестись не хочет, ни делом заняться… Что правда, то правда, брат мой тоже был какой-то ненормальный. Но не могу же я из-за этого прекратить исполнение обрядов…

— Само собой! — в один голос согласились трое.

— Придет время, и родит Лю-шунь сына. Думаю, что второй дом отдам ему в наследство. С какой стати делать наследником чужого сына? Может быть такое?

— Ясно, не может! — в один голос подтвердили трое.

— Мне эта жалкая комната ни к чему, да и Лю-шуню тоже. Но взять родное дитя и так, запросто, отдать посторонним? Какая мать согласится? Легко ей это?

— Самой собой! — в один голос согласились трое.

Господин Сы умолк, и тогда трое обменялись выразительными взглядами.

— Я все надеюсь, что ему когда-нибудь станет лучше, — ласково заговорил господин Сы после минутного молчания. — А он ну никак не поправляется. Не то чтобы очень уж был плох, просто не хочет лечиться. Чем тут поможешь? Кто-то из вас посоветовал запереть его, чтобы людям беды не было и чтобы память отца не срамил. Может, и правда, выздоровеет, станет достойным отца?

— Само собой! — нетерпеливо сказал Ко Тин. — Но… комната…

— Что комната, разве нет свободной в храме? — с искрой надежды в голосе спросил господин Сы.

Ко Тина вдруг осенило.

— Есть! Конечно, есть! — воскликнул он. — Западнее главных ворот стоит совсем пустая. Окно в ней одно, к тому же забрано деревянной решеткой. Ему ни за что ее не сломать. Здорово!

Лао-ва и господин Сы тоже не скрывали своей радости. Ко Тин с облегчением сплюнул и потянулся за чаем. Теперь можно было пить, не боясь обжечься.

Великое умиротворение воцарилось в Поднебесной еще до наступления сумерек. Все было забыто. С лиц исчезло выражение озабоченности, не стало заметно и недавнего оживления. Правда, перед храмом толпилось куда больше людей, чем в обычные дни, но скоро толпа стала редеть, и наконец остались одни дети. По их лицам было видно, что они испытывают сейчас к храму особый интерес, поскольку объявили, что несколько дней храм будет закрыт и играть в нем запрещено. Поэтому после ужина кое-кто не утерпел и снова прибежал сюда. Началось, как всегда, с загадок.

— А ну, — крикнул самый старший, — кто угадает?

— А почему весла красные? — спросила одна девочка.

— Я скажу. Это…

— Не лезь! — крикнул мальчик со струпьями от лишаев на голове. — Я первый отгадал: рейсовый пароход.

— Да, да, рейсовый пароход! — обрадовался тот самый голыш, который вертелся здесь еще днем.

— Рейсовый пароход? Ха-ха! — рассмеялся старший мальчик. — Разве пароходы бывают с веслами? И петь умеют? Никто не отгадал. Это…

— Опять вперед лезешь! — снова перебил его мальчик со струпьями от лишаев.

— Все равно не отгадаешь. Это — гусь.

— Гусь! Гусь! — радостно засмеялась девочка. — Гусь! Красные лапки — весла!

— А почему белый парус? — не унимался голыш.

— Подожгу!..

Дети вздрогнули. Все сразу вспомнили о запертом в храме сумасшедшем и в испуге повернулись к ограде. В обращенном на запад окне они увидели две руки: одна вцепилась в деревянную решетку, пальцы другой судорожно пытались отодрать кору от жерди. В просвете между руками метались безумные глаза.

Неловкое молчание длилось недолго. Первым опомнился мальчик со струпьями от лишаев. Он вскрикнул и бросился бежать со всех ног. За ним, крича и смеясь, побежали остальные. Голыш оглянулся, изловчился на ходу и, надув вишневые губки, выстрелил из своей трубочки:

«Бах!..»

Наступила тишина. Закат догорел. В сгустившихся сумерках еще ярче засиял драгоценным камнем трепетный огонек светильника, освещая зал в храме, алтарь, часть двора и забранное решеткой окно.

Отбежав от храма на порядочное расстояние, дети остановились и, взявшись за руки, медленно пошли по домам. Они смеялись, хихикали, распевая сложенную ими только что песенку: