Декабрь 1935 г.
ОТКАЗ ОТ НАПАДЕНИЯ
1
Гунсунь Гао,[414] ученик Цзы Ся,[415] уже несколько раз заходил к Мо-цзы, но не заставал его дома. Лишь явившись в четвертый или пятый раз, он прямо в воротах столкнулся с возвращавшимся хозяином. В дом вошли вместе.
После обычных церемоний гость, разглядывая дырявую циновку, вкрадчиво спросил:
— Так вы, учитель, против войны?[416]
— Так точно! — ответил Мо-цзы.
— Следовательно, благородные мужи не должны сражаться?
— Разумеется! — сказал Мо-цзы.
— Но ведь дерутся даже собаки и свиньи, а уж людям…
— Эх вы, конфуцианцы! На словах превозносите Яо и Шуня, а сами готовы учиться у собак и свиней. Как мне вас жаль! — И Мо-цзы кинулся на кухню, бросив на ходу: — Впрочем, тебе этого не понять…
Миновав кухню и заднюю калитку, он подбежал к колодцу, повернул ворот, вытащил с полкувшина воды, черпая воду горстями, сделал с десяток глотков, опустил кувшин, обтер рот рукой и вдруг крикнул, глядя в сад:
— А-лянь! Почему ты вернулся?
А-лянь уже бежал ему навстречу, а подбежав, почтительно вытянулся, опустив руки по швам, и воскликнул:
— Учитель! — После чего продолжал с легким раздражением: — Я отказался работать. У них слово расходится с делом: обещали тысячу мер проса, а дали пятьсот. Я вынужден был уйти.
— А если бы тебе дали не тысячу, а больше, ты бы тоже ушел?
— Нет, — ответил А-лянь.
— Значит, причина не в том, что слово расходится с делом, — просто тебе мало дали!
И, забежав на кухню, Мо-цзы крикнул:
— Гэн Чжу-цзы![417] Замеси тесто из кукурузной муки!
Гэн Чжу-цзы, молодой и энергичный, уже спешил к нему из дома.
— Заготовить провианту дней на десять? — спросил он.
— Да, — ответил Мо-цзы. — А что, Гунсунь Гао уже ушел?
Гэн Чжу-цзы рассмеялся:
— Ушел. Гневался очень. Сказал, что наша проповедь всеобщей любви наносит ущерб почитанию родителей, а посему уподобляет нас скотам.[418]
Мо-цзы усмехнулся.
— Идете в Чу,[419] учитель? — спросил Гэн Чжу-цзы.
— Да. И ты уже знаешь? — Пока Гэн Чжу-цзы замешивал тесто, Мо-цзы, взяв кремень и трут, высек огонь и зажег сухие ветки, чтобы вскипятить воду. Глядя на огонь, он неторопливо рассказывал:
— Земляк наш Гуншу Бань не перестает баламутить воду, разумеется, в меру своих скромных силенок. Мало ему, что смастерил крючья и тараны и подбил чуского князя на войну с юэсцами,[420] так теперь еще придумал какую-то осадную лестницу и по этому случаю подговаривает князя напасть на Сун.[421] А Сун — страна малая; где ей отбиться? Попробую его урезонить.
Увидев, что Гэн Чжу-цзы выложил хлебцы на паровое решето, Мо-цзы прошел к себе в комнату, вытащил из стенного шкафа связку высушенных соленых овощей и сломанный медный ножик, отыскал рваную простыню и, когда Гэн Чжу-цзы принес уже испеченные хлебцы, связал все в один узел. Он не сменил платья, не взял даже полотенца — только затянулся потуже кожаным ремнем, надел у порога соломенные сандалии, закинул узел на спину и пошел, не оглядываясь. Над узлом поднимались струйки горячего пара.
— Когда вернетесь, учитель? — крикнул Гэн Чжу-цзы вдогонку.
— Дней через двадцать, не раньше, — ответил Мо-цзы, продолжая шагать вперед.
2
Пока он шел до границ сунского государства, тесемки на сандалиях несколько раз обрывались, а ступни ног горели. Пришлось сделать остановку и осмотреть ноги: сандалии протерлись до дыр, а на ногах вскочили мозоли и волдыри. Превозмогая боль, Мо-цзы продолжал путь. По дороге он присматривался к обстановке: населения оказалось довольно много, но повсюду виднелись следы бесчисленных наводнений и нашествий — они исчезали еще медленнее, чем сменялись поколения. За три дня пути он не встретил ни крупного здания, ни высокого дерева, ни тучного поля, ни веселого лица. Так он дошел до столицы.
Городская стена изрядно обветшала, но кое-где ее подремонтировали новыми камнями; возле рва виднелись кучи ила и грязи — похоже было, что его расчищали, однако по обеим его сторонам Мо-цзы заметил всего лишь нескольких человек, и то рыболовов.
«Наверное, и до них уже дошла новость», — подумал Мо-цзы. Он пристально всматривался в рыболовов, но не увидел среди них своих учеников.
Мо-цзы решил пройти город напрямик и от северной заставы направился к южной по одной из центральных улиц. В столице было безлюдно и тихо; налепленные на лавках объявления извещали о сниженных ценах, но покупателей не было — как, впрочем, и приличных товаров; улицы тонули в желтой пыли, мелкой и липкой.
«До чего дошли… И на них еще нападать собираются!» — подумал Мо-цзы.
Он шел по главной улице и всюду видел одну нищету. Известие о предстоящем нападении, возможно, уже распространилось, но жители притерпелись к нашествиям, считая их неизбежным злом, да и не видя в них ничего особенного. К тому же у них ничего уже не осталось, кроме жизни, — ни платья, ни провизии, — так что о бегстве никто и не помышлял. И лишь когда впереди замаячила башня над южными воротами, Мо-цзы заметил на перекрестке группку горожан, человек десять, — видимо, они слушали рассказчика.
Подойдя ближе, Мо-цзы увидел, как оратор взмахнул рукой и громко крикнул:
— Мы им покажем, каков дух сунского народа! Все, как один, пойдем на смерть!
Мо-цзы узнал голос Цао Гун-цзы[422] — своего ученика.
Но он не стал к нему проталкиваться и окликать его, а поспешил выйти через южные ворота и продолжал свой путь. Прошагав еще день и большую часть ночи, он остановился передохнуть и, проспав до зари под навесом крестьянского дома, снова отправился в путь. Сандалии расползлись и не держались на ногах, а простыня была еще нужна — там оставалась провизия, пришлось оторвать полы от платья, чтобы обмотать ноги.
Но тонкие лоскуты не защищали от выбоин на проселочных дорогах, и ступать было все больнее. После полудня Мо-цзы уселся под невысокой акацией, развязал узелок и пообедал, дав заодно отдохнуть ногам. Вдруг он заметил вдали здорового детину, который, толкая доверху груженную тележку, направлялся прямо к нему. Приблизившись, человек оставил тележку, подошел к Мо-цзы и воскликнул: «Учитель!» Он тяжело дышал и полой одежды вытирал пот с лица.
— Песок везешь? — осведомился Мо-цзы, узнав своего ученика Гуань Цянь-ао.[423]
— Песок. Против осадных лестниц.
— А как у вас насчет всего прочего?
— Да насобирали кой-чего: пакли, золы, железа. Только трудненько приходится: у кого есть — те не дают, а кто и дал бы — так у тех нет. Да и болтунов хватает…
— Слыхал я вчера в городе, как Цао Гун-цзы ораторствовал: что-то он там плел о «духе», о «смерти»… Скажи ему, пусть меньше пыжится; умереть — дело неплохое, но не так это просто, ведь главное — умереть с толком!
— Скажешь ему! Как же! — с горечью ответил Гуань Цянь-ао. — Он здесь два года как в чиновниках, не очень-то с нами разговаривает…
— А Цинь Гу-ли?[424]
— Вечно в хлопотах. Только что самострелы испытывал, а теперь, надо думать, рекогносцировку проводит за западной заставой — оттого и не смог с вами встретиться. А вы, учитель, видно, в Чу идете — к Гуншу Баню?
— Верно, — сказал Мо-цзы, поднимаясь, — не знаю только, станет ли он меня слушать. Так что вы не очень-то надейтесь на переговоры и продолжайте готовиться.
