Я сидел один при светильнике и думал о трагедии тетушки Сян-линь. Еще при жизни ее выбросили в мусорную кучу, словно старую истрепанную куклу. И когда она вдруг снова попадалась на глаза веселым и беспечным людям, те просто не верили, что она еще жива. Но теперь ее прибрал навечно посланец ада. Не знаю, осталась ли после смерти ее душа, знаю лишь, что в современном обществе неудачнику нет места и ему лучше умереть, чтобы не быть в тягость ни себе, ни людям. Мне по-прежнему чудился шелест снежинок за окном, я продолжал размышлять и постепенно успокаивался.

Я вспомнил все, что сам знал о Сян-линь, все, что узнал о ней от других, и передо мной как бы встала законченная картина ее жизни.

Когда-то в семье дядюшки решили сменить служанку, и вот в начале зимы старуха Вэй привела к ним женщину лет двадцати шести — двадцати семи, очень румяную, несмотря на темный цвет кожи. На ней была черная юбка, поверх синей кофты — голубая безрукавка, волосы повязаны белым шнурком. Старуха Вэй сказала, что женщину зовут Сян-линь, что она из одной деревни с ее матерью, недавно овдовела и ищет работу. Дядюшка нахмурился, и тетушка сразу поняла, в чем дело: он не хотел нанимать в служанки вдову, но вопреки его желанию тетушка оставила Сян-линь у себя: крепкие руки и ноги, скромный вид, покорный взгляд и молчаливость — она не проронила ни слова — говорили о том, что она нетребовательна и трудолюбива.

Сян-линь работала не покладая рук, безделье, казалось, гнетет ее. По силе она не уступала мужчине, и на третий день испытательного срока ее решили оставить, положив жалованье пятьсот медяков в месяц.

Все звали ее Сян-линь. А поскольку в горной деревушке Вэй жили только семьи Вэй, то фамилии ее никто не спрашивал. Была она неразговорчива, отвечала только на вопросы, да и то очень кратко. Лишь через десять с лишним дней выяснилось, что дома у нее остались суровая свекровь и младший деверь, еще подросток, работавший дровосеком. Муж ее, тоже дровосек, умерший прошлой весной, был моложе ее на десять лет. Вот все, что удалось о ней узнать.

Время бежало быстро. Сян-линь работала без отдыха, была непривередлива в еде. Все говорили, что семье Лу Четвертого повезло со служанкой. В усердии и проворстве она могла поспорить с любым мужчиной. Для проводов старого года даже не пришлось нанимать работника — она одна управилась: обмела пыль, перемыла полы, сама резала кур и гусей, всю ночь варила и парила жертвенные яства. И, казалось, была очень довольна, в уголках губ у нее даже появилась улыбка, лицо будто посветлело и стало полнее.

Но вскоре после Нового года Сян-линь пошла на реку мыть рис и вернулась оттуда бледная, вне себя от страха. Она рассказала, что на другом берегу видела мужчину, похожего на дядю ее мужа. Она боится, что он приехал за ней. Тетушка очень встревожилась, но, несмотря на все расспросы, ничего больше от нее не добилась. Дядюшка же, как обычно, нахмурил брови:

— Дело неладно. Боюсь, что она беглая…

Догадка его вскоре подтвердилась.

Дней через десять, когда это происшествие уже стало забываться, старуха Вэй вдруг привела в дом какую-то женщину лет тридцати с лишним и сказала, что это свекровь Сян-линь. Держалась она слишком свободно для жительницы горного захолустья и умело вела разговор. Поболтав о погоде, она извинилась за беспокойство и сообщила, что приехала за невесткой. Начались весенние полевые работы, а в доме остались старые да малые, не хватает рабочих рук.

— Раз свекровь зовет невестку домой, так и говорить не о чем, — заявил Лу Четвертый.

Оказалось, что Сян-линь уже причитается тысяча семьсот пятьдесят медяков. Весь заработок она отдавала на хранение хозяину и не потратила из него ни единой монетки. Деньги взяла свекровь, а заодно и невесткину одежду. Около полудня, поблагодарив хозяев, свекровь и старуха Вэй ушли.

Прошло довольно много времени. Тетушка проголодалась, вспомнила, что пора обедать, и закричала:

— Ай-я! Где же рис? Разве Сян-линь не пошла мыть его на реку?..

Тут все принялись искать решето с рисом. Тетушка заглядывала в каждый угол на кухне, в зале и даже в спальне, — все напрасно. Дядюшка же вышел за ворота и отправился к реке. Тут он и увидел, что решето преспокойно стоит на берегу, а рядом лежит вилок капусты.

Очевидцы рассказали, что утром к берегу пристала лодка с белым навесом. Кто в ней приехал, не знали, да никого это, собственно, и не интересовало. Когда Сян-линь пришла к речке и опустилась на колени, чтобы промыть рис, из лодки выскочило двое, с виду деревенские. Они схватили ее и потащили в лодку. Она закричала, заплакала, а потом вдруг стихла: видно, ей заткнули рот. Вскоре в лодку вошли старуха Вэй и еще какая-то незнакомая женщина. Кто-то заглянул под навес и в темноте вроде бы разглядел связанную Линь.

— Вот подлая! — проворчал дядюшка. — Но…

В тот день тетушка сама готовила обед, а печку растапливал их сынишка.

К вечеру снова явилась старуха Вэй.

— Вот подлая, — снова проворчал дядюшка.

— Да как ты посмела на глаза мне явиться? — выговаривала старухе тетушка, перемывая чашки. Сначала привела ее к нам, а теперь помогла выкрасть. Скандал на весь город! Хочешь нас превратить в посмешище?

— Ox-ox! Я и сама попалась. Затем и пришла, чтобы все объяснить. Не знала я, что Сян-линь без спросу ушла от свекрови, вот и нашла ей место. Вы уж простите меня, хозяин и хозяйка! Сама я кругом виновата. Совсем, старая, из ума выжила. Будьте великодушны, будьте милостивы, как всегда. Человек я маленький, не корите меня. Уже это я почту за счастье. А чтобы загладить свою вину, я найду вам другую хорошую служанку, непременно найду…

— Однако, — начал было Лу Четвертый.

На том все кончилось, и вскоре все забыли о Сян-линь. Только тетушка о ней вспоминала. Она никак не могла выбрать себе служанку: одна оказывалась ленивой, другая — прожорливой, а то все вместе — и лентяйка и обжора. Сян-линь просто не шла у нее из головы. «Как-то она теперь живет?» — думала тетушка, все еще надеясь на ее возвращение. Но к концу года даже тетушка перестала о ней вспоминать.

Праздник уже был на исходе, когда к тетушке с новогодним визитом явилась старуха Вэй, уже где-то изрядно выпившая. С поздравлением она опоздала, так как только сейчас вернулась в Лучжэнь из деревни Вэй, где несколько дней гостила у матери. Тут речь, разумеется, зашла о Сян-линь.

— Сян-линь? — оживилась старуха. — Ей повезло! Ведь свекровь утащила ее, чтобы выдать за Хо Шестого из пустоши Хо. Уже через несколько дней ее отправили к жениху в красных свадебных носилках.[203]

— Ну и свекровь! — возмутилась тетушка.

— Ах, госпожа! Для вас, богатых да благородных, это — грех, а у нас, людей маленьких, такое не редкость. Надо же было свекрови женить своего младшего сына. А не выдай она старшую невестку, откуда бы ей взять денег на свадебный подарок? Она женщина деловая, разумная и очень расчетливая. Выдай она Сян-линь за односельчанина, ни за что бы не получила столько. Ведь ей дали за невестку восемьдесят связок по тысяче медяков, потому что не часто найдешь охотника выдать дочь в горное селенье. Теперь она уже женила своего младшего. На свадебный подарок пошло пятьдесят связок, остальное на свадьбу да еще больше десяти связок осталось. Ха! Вот до чего она расчетлива!

— А как же Сян-линь? Согласилась?

— Да кто ее спрашивал… Пошумела — это верно. Так ведь все шумят! Тут надо только связать покрепче, а потом затолкать в красные носилки, отнести к жениху, надеть венец, заставить поклониться перед алтарем предков, запереть дверь — и делу конец. Но Сян-линь устроила целый скандал. Это уж чересчур. Говорят, будто оттого, что она служила у людей грамотных и там невесть чему научилась. Эх, госпожа! Чего только мы не насмотрелись. Все бывает, когда выдают замуж вдову: и плачет, и руки готова на себя наложить. А то в доме новобрачного все свадебные свечи переломает, и никак не заставишь ее поклониться алтарю предков. Но Сян-линь просто всех удивила. Так выла, говорят, и бранилась всю дорогу, что даже голоса лишилась. Еле из носилок вытащили. Ее держали двое здоровенных мужчин и еще мальчишка-деверь, когда надо было алтарю поклониться. И только они зазевались, о Будда! Она как кинется на жертвенный стол да как стукнется об угол, голову всю себе разбила, кровь так и хлынула. Два раза пеплом от благовоний присыпали, целыми горстями, одним куском красного холста перевязали, потом другим, а кровь все хлещет. Насилу заперли ее с мужем в спальне, так она и там давай браниться… Ай-яй-яй! Вот уж… — тут старуха Вэй скромно потупилась и, покачав головой, умолкла.