Для устрашения населения губернских центров предпринимались массовые облавы, в уездные города и крупные сёла посылались карательные экспедиции. О работе чекистов и их агентов свидетельствует эпизод с первой чисткой г. Черепаново сотрудниками Новониколаевской уездной чека и ОДТЧК, предпринятой летом 1920 г. В ней участвовала группа чекистов — заместитель заведующего секретно-оперативным отделом учека Л.Г. Леонидов (Леонид), сотрудники учека Шырыхалин, Шанин, Панков и Матвеев, помощник начальника секретно-оперативного отдела ОДТЧК ст. Новониколаевск И.А. Костенко, уполномоченные ОДТЧК А.Н. Петрочук и С.И. Доминиковский, — подкреплённая внушительной вооружённой силой: 30 красноармейцев 326-го батальона ВОХР (в основном, венгров) и 13 — из 114-го батальона железнодорожной охраны.
Предварительно большую провокационную работу в окрестностях Черепанова провёл заведующий Медведским волостным земельным отделом бывший партизан В.Я. Рязанов, подвизавшийся осведомителем в 114-м батальоне, где агентурную разведку возглавлял некто Казарцев. Рязанов (кличка «Найдыш») вместе с другими агентами создавали впечатление, что вокруг налицо крупные заговорщицкие организации: в с. Валово — 120 эсеров, в с. Медведское — контрреволюционная организация служащих во главе с неким инженером-мостостроителем, а в Черепанове — около 90 местных «буржуев» и спекулянтов. В первой декаде августа новониколаевские чекисты по наводке Рязанова, его помощника М. Дьяконова (кличка «Избавитель») и др. арестовали в Черепанове 26 чел., из которых почти половину вскоре были вынуждены освободить. В декабре 1920 г. Алтгубчека осудила 11 чел.: трое «заговорщиков» получили по году концлагеря, а остальные — как знавшие о мифической «организации» — были освобождены с зачётом предварительного заключения[173].
Верующие всех конфессий рассматривались большевиками как прямые идеологические враги и заведомые контрреволюционеры. Войну с православной церковью на истребление начали ещё красные партизаны, а чекисты сразу сделали церковнослужителей одной из приоритетных мишеней. Многие священники в начале 1920-х гг. арестовывались многократно, под самыми надуманными предлогами; часть из них была осуждена как «белогвардейские заговорщики». В марте 1920 г. за «погромно-черносотенную деятельность» Иркутская губчека арестовала епископа Иркутско-Верхоленского Зосиму (А.А. Сидоровского). Верующие активно собирали подписи (всего около тысячи) в его защиту. Зосима в чекистском застенке был быстро сломлен и 16 мая написал, что решил «немедленно сложить с себя монашество, архиерейское звание, превратиться в честного человека», после чего вышел на свободу, а два года спустя стал обновленческим епископом Енисейской и Красноярской епархии.
Типичная судьба служителя церкви видна на примере священника Каинского уезда П.И. Чемоданова, расстрелянного по процессу Базаро-Незнамовской организации в 1923 г. До того батюшку арестовывали трижды: первый раз — пьяные бойцы заградотряда, скандалившие в его доме и недовольные сделанным замечанием; второй раз — Особый отдел 5-й армии за то, что отдал белым коня с кошенной; третий — Каинское политбюро в августе 1920 г. за слова о том, что коммунисты — пьяницы, а их пресса лжёт[174].
С первых дней работы в губернские и уездные чека хлынули доносы. Чекисты декларировали наказание за ложные доносы и требовали от заявителей ставить подписи, но на деле они практически не проверяли достоверность сообщений о «контрреволюционерах». Доносчики получали шанс выдвинуться на чекистскую службу: так, бывший юнкер Военно-топографического училища в Новониколаевске П.А. Андреев в начале 1920 г. передал в губчека списки неблагонадёжных юнкеров, из которых, по его сообщению, «один уже расстрелян, а некоторые неизвестно где…». Андреев летом 1920 г. был зачислен в штат и быстро дослужился до начальника информации линейной ТЧК ст. Новониколаевск.
Чекистское начальство демонстрировало подчёркнутую жестокость и часто выносило более суровые меры наказания, нежели предложенные следствием. Так, 24 февраля 1920 г. зампред Томгубчека В.П. Брауде участвовала в вынесении смертного приговора лётчику В.А. Кулеву, прапорщику Колчака, клеветнически обвинённому сослуживцем в выдаче коммунистов колчаковцам и разрушении железнодорожного пути. При этом следователь А. Голубева предлагала его всего лишь заключить в лагерь до конца гражданской войны «как человека, безусловно, для республики… вредного»[175].
В июне 1920 г. красноярский чекист Д.Ф. Титов показывал о главе губчека В.И. Вильдгрубе: «Простая речь настоящего, от молота, рабочего дисгармонировала с той непонятной жаждой крови, которой требовал он почти после каждого сделанного доклада… Чувствовалось в натуре Вильдгрубе нечто патологическое…». Не менее характерным являлся стиль поведения самого Павлуновского, который лично допрашивал важных арестантов, ложно обещая помилование в случае дачи «правдивых показаний». Все расстрелы, вынесенные в губернских, уездных и транспортных чека, а также особых отделах подлежали утверждению в полпредстве. Павлуновский лично определял, кого следует казнить: значительную часть своего времени полпред ВЧК тратил на однотипные резолюции, во множестве сохранённые архивами: «Такого-то расстрелять. Павлуновский».
По инициативе полпреда в Омске 30 апреля 1920 г. был расстрелян бывший начальник Пермской железной дороги Н.И. Бобин, участью которого занимались М.И. Калинин, Ф.Э. Дзержинский и руководство НКПС, приславшие телеграммы с требованием отложить казнь. Полковник Генштаба В.В. Ракитин за службу у Колчака был в марте 1920 г. заключён в концлагерь, но затем следственная комиссия при Особом отделе 5-й армии решила направить полковника в распоряжение Павлуновского. И тот, не сочтя нужным проводить какое-либо следствие, 15 мая 1920 г. наложил резолюцию: «Ракитина Всеволода Владимировича расстрелять».
В те же дни Особый отдел вынес постановление относительно легендарной создательницы «женских батальонов смерти» Бочкарёвой, не участвовавшей в сколько-нибудь активной борьбе с большевиками: «Для большей информации дело, вместе с личностью обвиняемой, направить в Особый отдел ВЧК в г. Москву». Но Павлуновский пресёк попытку доследования, начертав: «Бочкарёву Марию Леонтьевну — расстрелять», и 16 мая 1920 г. приговор был приведён в исполнение.
Иногда Павлуновский по каким-то своим соображениям предписывал отложить исполнение уже вынесенного приговора (например, над «отслужившими» своё сексотами), но потом возвращался к делу и обычно приказывал расстрелять. К наложению резолюций полпред подходил обстоятельно: свою длинную фамилию Иван Петрович всегда выписывал чётко и полностью, очень крупными буквами. Между тем, в только что вышедшей книге историка ФСБ О.Б. Мозохина необоснованно утверждается, что расстрелы на местах производились только после санкции ВЧК[176].
Санкцию расстреливать Павлуновский считал своей священной коровой. Получив в декабре 1921 г. запрос оторванной от сибирского центра Якутской губчека насчёт возможности применения ВМН к «участникам белобанд» без санкции полпредства, Павлуновский решительно отказал якутским коллегам в подобной самостоятельности. И те были «вынуждены» ликвидировать свои жертвы с помощью пыточного следствия, пресечения «попыток к бегству» и просто никак не документированных убийств.
В ходе красного террора нередки были аресты и казни целых семей. Вмешательство даже высших руководителей власти не могло гарантировать спасение жизни арестованных. 14-летний омич Георгий Юзефович, у которого чекисты осенью 1920 г. расстреляли отца, обращался к главе Сибревкома с просьбой освободить мать — А.И. Юзефович — и 15-летнюю сестру Ксению, арестованных в феврале 1921 г. за «контрреволюцию». При этом он напоминал, что осенью И.Н. Смирнов обещал А.И. Юзефович, что жизнь её мужу сохранят, но тот был спустя несколько дней расстрелян, а семью выселили из квартиры. И.Н. Смирнов 6 марта наложил резолюцию: «Сделать распоряжение об освобождении». Однако коллегией Омгубчека 14 марта 1921 г. Анна Юзефович была приговорена к расстрелу за участие в белоэсеровском заговоре. Вероятно, так чекисты пополняли придуманную ими организацию, идя по самой простой схеме: налицо семья уже расстрелянного врага, она-то и пополнит проскрипционные списки. В омской «Книге памяти» отсутствуют и супруг А.И. Юзефович, и их дочь-подросток, что свидетельствует о неполноте подобных источников новейшего времени, опирающихся на официальную информацию ФСБ[177].
