Моё «выступление» привлекло внимание девушек, изучавших основы парикмахерского дела. Первой испуганно воскликнула сестра Мо Яня:
— Ой, глядите, хряк на дерево забрался!
Её смешавшийся с толпой брат — он давно уже мечтал получить работу на свиноферме, но Хун Тайюэ не спешил с этим, — прищурился и крикнул:
— Американцы на Луне вон побывали, эка невидаль — свинья на дерево забралась!
Но его слова потонули в испуганном женском визге, никто их не услышал. Он заговорил снова:
— Во влажных тропических лесах Южной Америки дикие свиньи на деревьях гнёзда строят. Они, хоть и млекопитающие, но покрыты перьями и несут яйца, из которых через семь дней вылупляются поросятки!
Но девичьи возгласы вновь заглушили его слова, и их опять никто не услышал. Во мне вдруг проснулось желание завязать с этим негодником крепкую дружбу, хотелось крикнуть ему: «Только ты меня понимаешь, братан, будет время, заходи, пропустим стаканчик-другой вина!» Но из-за воплей мой крик тоже никто не услышал.
Охваченные радостным волнением женщины во главе с Цзиньлуном подбежали ко мне.
— Здравствуйте! — приветственно помахал я левой передней ногой. Слов они не разобрали, но дружеский жест был понятен, и они аж согнулись от хохота. — Что за смех? — строго спросил я. — Посерьёзнее давайте!
Снова ничего не поняв, они продолжали хохотать.
— Этот экземпляр и впрямь кое-что умеет, — нахмурился Цзиньлун. — Хотелось бы, чтобы послезавтра, во время совещания, ты тоже сумел забраться на дерево, как сейчас! — Он распахнул стальную калитку и обратился к стоявшим позади: — Давайте, с него и начнём! — Потом подошёл к дереву и опытной рукой почесал мне брюхо. Приятно — хоть ложись и помирай. — Мы, Шестнадцатый, помыть тебя хотим и постричь, — заявил он. — Будешь самым красивым хряком в мире. Надеюсь, ты будешь хорошо себя вести и подашь пример остальным. — Он махнул ополченцам, которые протиснулись вперёд, без лишних слов схватили меня за ноги и стащили с дерева. Действовали они грубо, силищи в руках немерено, аж все кости заболели, и не вырвешься ведь.
— Щенки этакие! — яростно ругался я. — Нет, чтобы возжечь благовония в храме, вы наносите урон божеству!
Но они пропускали мою ругань мимо ушей и продолжали тащить брюхом кверху к котлу с солёной водой. Потом подняли и швырнули в котёл. От поднявшегося из глубин души ужаса я исполнился неимоверной силы, а проглоченные вместе с кормом два ковша вина в один миг превратились в холодный пот. Мгновенно протрезвев, я вспомнил, что до введения новых способов забоя скота люди ели свиную кожу вместе с мясом и при этом заколотую свинью как раз и бросали в такую подсоленную воду, чтобы удалить с туши волосяной покров, начисто выскоблить ножом, а потом отсечь ножки, голову, вспороть брюхо и повесить на крюк для продажи. Стоило почувствовать опору под ногами, я тут же выскочил из котла, причём так стремительно, что все застыли от удивления. Из одного котла я выскочил, но, к несчастью, угодил в другой, побольше, и погрузился в тёплую воду. По телу разлилась неописуемая истома, всей воли как не бывало, и сил выпрыгнуть из этого котла не осталось. Меня окружили женщины и под руководством Цзиньлуна принялись тереть жёсткими щётками. Я лежал, блаженствуя и полузакрыв глаза, — чуть не заснул. Потом ополченцы вытащили меня из котла, прохладный ветерок обдал тело, и я ощутил такую негу и бессилие, будто на седьмом небе оказался. Женщины подступили со своими машинками, голову постригли «под бобрик», от гривы на спине оставили торчащие волоски. По замыслу Цзиньлуна они должны были выстричь на брюхе с обеих сторон участки в форме цветка сливы, но в конечном счёте состригли всё напрочь. Цзиньлуну ничего не оставалось, как начертать на мне красной краской два лозунга: слева на брюхе — «Спариваться во имя революции», справа — «Трудиться на благо народа». Чтобы украсить эти лозунги, он намалевал цветы сливы, головы подсолнухов, и я уже смотрелся как агитационно-пропагандистский щит. Закончив, он отступил на пару шагов, любуясь своим творением; на лице появилась каверзная улыбка, которая, конечно, не могла скрыть довольства. Вокруг звучал хор похвал, все отмечали, какой я стал красивый.
Если бы всех свиней на свиноферме можно было обработать, как меня, из каждой получилось бы красочное произведение искусства. Но оказалось, что хлопот с ними не оберёшься. Даже помыть их в солёной воде было нереально. А совещание уже на носу. Пришлось Цзиньлуну менять планы. Он придумал простую, но эффектную раскраску наподобие грима театральных актёров и поручил нанести её двадцати смекалистым и ловким юношам и девушкам. Вручил каждому ведро краски, пару кистей, инструкцию и велел не терять времени, пока свиньи не протрезвели. Белых свиней нужно было красить красной краской, чёрных — белой, а остальных — жёлтой. Поначалу молодёжь ещё следовала образцам, но, покрасив несколько голов, стала выполнять работу кое-как. Небеса поздней осени прозрачны, воздух свеж, а в загонах стоит зловоние, хоть беги. У кого будет рабочий настрой в такой обстановке. Девушки с самого начала взялись за дело, засучив рукава, морщились, но безобразий не допускали. Юноши вели себя по-другому. Они орудовали кисточками как попало, и в результате тела многих белых свиней оказались заляпаны красной краской, будто их подкосила автоматная очередь. Чёрные со своим белым гримом смотрелись как отъявленные мошенники и лукавые сановники. В ряды «художников» затесался и паршивец Мо Янь. На мордах четырёх чёрных свиней, похожих на мастерок каменщика, он намалевал белой краской очки с широкой оправой, а четырём свиноматкам вымазал красной краской ноги.
Наконец оперативное совещание «Больше свиней стране» открылось. Мой трюк с залезанием на дерево всё равно раскрыт, и церемониться я уже не стал. Чтобы во время совещания свиньи вели себя смирно и произвели на участников благоприятное впечатление, пропорцию концентратов в корме увеличили вдвое, вдвое повысилось и содержание вина. Так что к началу совещания всё поголовье было пьяным в стельку. Над свинофермой висел густой дух алкоголя. Цзиньлун на голубом глазу объяснял, что так пахнет успешно опробованный ферментированный корм, в котором концентратов немного, а питательная ценность высока. Свиньи при такой кормёжке не кричат и не скандалят, не бегают и не прыгают, знай себе спят да вес нагуливают. Уже в течение ряда лет ключевым вопросом, влияющим на поголовье свиней, оставалось недостаточное питание. Введение ферментированного корма в основном решает эту проблему и открывает дорогу активному развитию свиноводства в народных коммунах.
Стоя на возвышении, Цзиньлун излагал уверенно и основательно:
— Уважаемые руководители, товарищи! Мы можем официально заявить, что разработанный нами ферментированный корм не имеет равных в мире. Мы готовим его из древесной листвы, сена и соломы зерновых, то есть, по сути дела, обращаем всё это в превосходную свинину, поставляем питание народным массам, роем могилу империалистам, ревизионистам и контрреволюционерам…
Я лежал, развалившись на ветках абрикоса, брюхо обдувал ветерок. На голову опустилась стайка отчаянных воробьёв, твёрдыми клювиками они склёвывали остатки корма, которые — я ем жадно, большими кусками — остаются на морде до самых ушей. Когда их клювики дотрагивались до ушей, которые насыщены кровеносными сосудами и нервными окончаниями, а поэтому очень чувствительны, я ощущал, как уши немели и даже побаливали, как при иглотерапии. Так приятно, такая охватывает сонливость, веки просто слипаются… Знаю, паршивец Цзиньлун надеется, что я забудусь сладким сном здесь, на дереве. Этот и дохлую свинью заговорит: язык у него подвешен, стоит заснуть — такую белиберду понесёт, только держись. Но я спать и не думаю. За всю долгую историю человечества подобное торжественное собрание, посвящённое свиньям, проводится, наверное, впервые, и трудно сказать, будет ли ещё такое. Если просплю это событие, жалеть буду три тысячи лет. Живу я в своё удовольствие, посплю ещё, коли захочется, но сейчас спать нельзя. Я пошевелил ушами, громко похлопал ими по щекам, чтобы все поняли — уши у меня стандартные свинячьи, не то что у этих имэншаньских, стоят торчком, как у собак. Сейчас, конечно, в городах полно собак, уши у которых тоже свисают, как изношенные носки. Нынче людям делать нечего, вот и скрещивают многих не имеющих отношения друг к другу животных, получая ни на что не похожие гибриды. Открытое кощунство какое-то, за него ждёт Божья кара. Похлопав ушами, я прогнал воробьёв, сорвал с дерева красный, как кровь, листок, засунул в рот и принялся жевать. Горький и терпкий вкус выполнял роль табака. Сонливость исчезла, и я со своей командной высоты, навострив уши и широко раскрыв глаза, стал наблюдать за всем происходящим на совещании, воспринимая все звуки и записывая всё в голове почище лучших сегодняшних устройств. Эти устройства могут записывать лишь звуки и изображения, а я ещё запоминаю запахи, а также свои умонастроения и ощущения.
