— Съешь, пёсик?
Я помотал головой.
Он оторвал им хвосты, нанизал вместе на соломинку и с силой подбросил в воздух:
— Летите!
Стрекозы перевернулись в воздухе и упали в грязную лужу.
В школе Фэнхуан ночью обрушился потолок в нескольких классах, вот ведь счастье среди несчастий. Случись это днём во время занятий, Пан Канмэй, которая явилась осмотреть постигшее школу бедствие, таких пафосных речей не произносила бы. На школьном дворе повсюду валялись обломки мусора и царила неразбериха. Прыгавшие среди обломков дети ничуть не переживали, наоборот, радовались. Около школьных ворот стояла дюжина заляпанных жидкой грязью лимузинов. Пан Канмэй в розовых полусапожках, в закатанных до колен брюках, из-под которых выглядывали белоснежные, измазанные в грязи голени, в синем рабочем комбинезоне и тёмных очках, говорила в мегафон на батарейках:
— Дорогие учителя и учащиеся, обрушившийся с девятибалльным тайфуном ливень нанёс всему уезду и нашей школе огромный урон. Я понимаю, что всем вам очень тяжело, и от имени уездного парткома и управы выражаю вам сердечные соболезнования! Мы приняли решение объявить на три дня каникулы: за это время организуем уборку мусора и восстановление классных помещений. Одним словом, пусть мне, секретарю уездного парткома Пан Канмэй, придётся работать в грязи, но вы, дети, будете учиться в просторных, светлых, безопасных классах!
Её слова вызвали горячие аплодисменты, многие учителя даже прослезились.
— В решающий момент ликвидации последствий стихийного бедствия, — продолжала она, — все кадровые работники уезда должны лично присутствовать на месте работ, чтобы высокой преданностью, огромным энтузиазмом обеспечить первоклассную работу. Тот, кто посмеет отнестись к этому халатно, с безразличием или будет уклоняться, понесёт суровое наказание!
В этот решающий момент я, замначальника уезда, отвечающий за просвещение и здравоохранение, скрывался в маленькой комнатушке, слившись в безумном объятии со своей любимой. По сути дела, это было… низко и бесстыдно. Да, меня избили, да, я ничего не знал о разрушенной школе, я был по уши влюблён, но всё это не доводы, которые можно было выложить. Поэтому когда пару дней спустя я представил в орготдел парткома заявление об увольнении с должности и заявление о выходе из партии, замначальника отдела Люй холодно бросил:
— Ты, брат, считай, должность уже потерял и в партии уже не состоишь. Так что жди, пока тебя уволят с работы, исключат из партии и лишат права занимать общественные должности!
…Мы не могли оторваться друг от друга с утра до полудня, то умирая от наслаждения, то воскресая. В комнате было влажно и душно, простыни влажные от пота, волосы мокрые насквозь, словно мы попали под ливень. Я жадно вдыхал запах её тела, смотрел, как во мраке её глаз то и дело вспыхивают блуждающие огни страсти, и со смешанным чувством горя и радости проговорил:
— О моя Чуньмяо… Умри я сейчас, я был бы доволен своей участью…
Рот мне закрыли её вспухшие и покрасневшие губы, из которых сочилась кровь, она крепко обхватила меня за шею, и мы снова очутились на грани жизни и смерти. Я и представить не мог, что в этом хрупком девичьем теле таится такая огромная способность любить, никак не думал, что израненный мужчина средних лет будет способен разделить с ней ярость накатывающих валов любви. Как пишет Мо Янь в одном из своих произведений, «случается, любовь пронзает сердце как острый нож». Но это ещё не всё. Бывает любовь, которая может разбить сердце на куски; бывает любовь, от которой из волос может заструиться кровь. Погруженные в такую любовь, имеющие снисхождение люди, можете ли вы простить нас? В этой любви я уже не чувствовал ненависти к злодеям, которые завязали мне глаза, затащили в тёмное место и зверски избили. Кость задели только на ноге, в остальных местах удары пришлись в мягкое. Ясно было, что это мастера своего дела; работали они, как высококлассные повара, которые готовят отбивную по желанию клиента. И не только к ним я уже не испытывал ненависти — не было её и к тем, кто заказал эти побои. Меня надо было побить. Не подвергнись я такой жестокой трёпке с последующим проявлением такой горячей любви Чуньмяо, я мог засомневаться во всём и устыдиться, не находя себе места от волнения. Поэтому в душе я испытывал благодарность и к тем, кто бил, и к их заказчикам. Спасибо… Спасибо… В переливающихся, как жемчуга, глазах Чуньмяо я увидел своё лицо, а из её благоухающих, как орхидея, уст услышал те же слова. Она раз за разом повторяла: «Спасибо… Спасибо…»
Когда объявили о каникулах, ученики запрыгали от радости. Для них это стихийное бедствие, которое нанесло серьёзный урон и раскрыло серьёзные проблемы, было забавой, чем-то новым, и они с возбуждением предвкушали возможность поразвлечься. Более тысячи учеников школы Фэнхуан высыпали на Народный проспект, внеся ещё больший беспорядок в царившую на нём неразбериху с движением. Как ты уже говорил, в то утро на улицах валялись, раскрывая и закрывая жабры, колотя хвостом, живучие, большие, с ладонь, караси с серебристым брюшком; были там и толстолобики, погибавшие сразу, как вылетали из воды, а также толстые желтоватые вьюны, которым только ил подавай, и они довольны. Больше всего было лягушек размером с грецкий орех. Они прыгали по дороге куда попало, одни пытались перебраться с левой стороны дороги на правую, другие прыгали с правой стороны на левую. Поначалу народ собирал рыбу в пластиковые ведёрки или пакеты, но очень скоро все стали выбегать с этой рыбой из своих домов и вываливать в близлежащие канавы или попросту на дорогу. В тот день любая машина или повозка на дороге становилась участником жестокого смертоубийства. От хруста раздавленных рыбин у людей аж сердце ёкало, вздрагивали от страха и собаки. А от писка лягушек у собак дыхание перехватывало, и они зажмуривались, потому что этот звук какой-то гадкой стрелой вонзался прямо в барабанные перепонки.
Дождь то переставал, то заряжал снова. Когда он прекращался, в разрыве облаков мог показаться луч солнца; от влажности и жары весь город был окутан паром, и от начавших разлагаться дохлых существ несло отвратительной вонью. В то время лучше всего было не выходить на улицу. Но твой сын, похоже, возвращаться домой не собирался. Может, хотел воспользоваться этой неразберихой в городе и бесцельно побродить, чтобы снять внутреннее напряжение? Ладно, и я с ним погуляю. Знакомые собаки, встреченные по дороге, наперебой докладывали о потерях во время бедствия среди нашего собачьего племени. Погибло двое. Одну овчарку задавило рухнувшей стеной на заднем дворе ресторанчика у железнодорожного вокзала. А длинношёрстная легавая с оптового рынка у реки, где торговали лесом, упала в воду и захлебнулась. Выслушав новости, я двумя долгими завываниями выразил скорбь по погибшим.
Следуя за твоим сыном, я незаметно для себя оказался перед входом в магазин Синьхуа. Туда ввалилась целая толпа детей, но твой сын входить не стал. Синяя половинка лица стала походить на кусок черепицы, такая же холодная и твёрдая. Там мы увидели Пан Фэнхуан, дочку Пан Канмэй. Она была в оранжевом дождевике и резиновых полусапожках такого же цвета, этакий яркий язычок пламени. За ней следовала молодая коренастая девица, явно телохранитель. Позади, сверкая вычищенной шерстью, ступала моя третья сестра. Ступала осторожно, стараясь обходить грязные лужи. Но лапы-то всё равно запачкаются. Взгляды твоего сына и Фэнхуан встретились, и она злобно сплюнула в его сторону: «Босяк!» Твой сын свесил голову на грудь, словно получил сзади удар мечом в шею. Третья сестра оскалилась на меня с загадочным выражением на морде. Собак перед магазином собралось не меньше дюжины. Эта мода, чтобы собаки сопровождали детей в школу, возникла недавно благодаря поданному мной примеру беззаветной преданности и храбрости. Но я от этих собак держался подальше. Среди них была парочка сук, с которыми я имел дело. Они со своими болтающимися титьками были не прочь подъехать ко мне, но моё суровое обхождение заставило их отступить. Около десятка младших школьников забавлялись жестоким и отвратительным образом. Они лупили прутьями лягушек, которые от этого надувались, как шарики, а потом давили их кирпичами. Звук, с которым они лопались, был просто невыносим. Я ткнул твоего сына носом, показывая, что пора домой. Тот прошёл со мной шагов десять, потом резко остановился. От волнения его синее лицо позеленело как нефрит, на глаза выступили слёзы.
