Бедная, глупая Хильде Лутц. Теперь господину Швертфегеру не придется на тебе жениться. А может, ты просто оказала ему услугу? Так что же теперь будет делать господин Швертфегер? Он будет молчать. Большего от него доктор Цорн и не требует, большего он ни от кого не требует. И если все будут молчать, то ни с кем ничего не произойдет, а неискупленное зло будет жить. Поэтому сейчас зло победило. Только глупец может встать у него на пути или же лишить себя жизни, как это сделала ты, бедная Хильде Лутц. Ты мертва. Мертвы и восемьдесят евреев из Минска. Господин Бруммер жив, и господин Швертфегер жив. Живые действуют. А мертвые наконец-то заткнулись. И живым это приятно. Они-то между собой всегда смогут договориться. И уже больше нет тех, кто мог бы их обвинить, никого из них больше нет.

Прощай, глупая, бедная Хильде Лутц. Ты не захотела понять, что поставлено на карту. А я это понял, я это хорошо уяснил.

Господин комиссар криминальной полиции Кельман, в последующие дни со мной через посредников установили контакт следующие господа: Иоахим фон Бутцков, Отто Гегнер, Людвиг Марведе и Леопольд Ротшу. Я не сомневаюсь в том, что эти фамилии вам известны, ведь речь идет о видных промышленниках из Дюссельдорфа, Франкфурта-на-Майне и Штутгарта.

Почему они все обратились ко мне?

А вот почему, и об этом я тоже узнал потом: тех людей, которые избили меня 23 августа, чтобы заставить сказать, где находятся документы, подговорил один из упомянутых четырех господ. Мне так и не удалось выяснить, который из них, но я узнал, что он рассказал об этом остальным трем. Таким образом, у них создалось впечатление, что я якобы могу и готов помочь им, — если не в результате побоев, то из-за денег. Однако они ошиблись. О каждой попытке установить со мной такой контакт я немедленно информировал доктора Цорна и отвергал любое стремление подкупить меня. Сделать это мне было очень легко, если учесть, что шансы на то, что мне удастся еще раз в жизни когда-либо воочию увидеть оригиналы этих документов, были ничтожны.

Деликатная сторона их прошлого, за которое эти четыре господина опасались наказания на нынешнем этапе их жизни, имела разные оттенки.

Господин Иоахим фон Бутцков служил в Третьем рейхе председателем Верховного суда одной из немецких земель и, неоднократно злоупотребляя законом, приговорил к смертной казни четырнадцать немецких граждан.

Господин Отто Гегнер сколотил свое состояние в период между 1945–1947 годами на спекуляциях американскими сигаретами. Миллионы пачек сигарет сгружали в греческих портах, вдали от американских властей, грузили на грузовики и везли в Германию через страны, входящие в советскую оккупационную зону, в том числе и через Австрию. Эти колонны сопровождали солдаты Красной Армии. Господин Отто Гегнер щедро платил за их дружеские услуги — он сдавал в руки Советов в Западном Берлине и в Вене людей, которых они разыскивали.

Практика похищения людей у всех на глазах, когда жертву, выданную шпионом, «неизвестные» зверски избивали и заталкивали в машину, обычно в черный лимузин, в свое время наделала много шума. Однако все попытки австрийских и немецких властей собрать обвинительный материал против австрийских и немецких хозяев этих марионеток, провалились.

Господин Людвиг Марведе был гомосексуалистом. Кто-то из его слишком юных друзей хранил его письма, другие — его фотографии.

Господина Леопольда Ротшу на самом деле звали Генрих Готтхарт, и это имя значилось в списке преступников, выдачи которых добивалось польское правительство для привлечения к ответственности за совершенные ими в 1941–1945 годах преступления: тогда он занимал должность министра экономики в так называемом районе Вартегау. Документы, которыми располагал Цорн, доказывали его вину в угоне людей в Германию, садистских издевательствах над ними, большом количестве убийств и краже произведений искусства.

Эти четыре господина жили на широкую ногу. У всех у них, за исключением господина Марведе, были семьи и дети, а в их домах собиралось высшее общество. Их дети ходили в школу…

Доктор Цорн позвонил мне 14 сентября и сказал, что ему нужно со мной поговорить. Мы договорились с ним на 17 часов, и в назначенное время я уже сидел в прихожей перед его кабинетом, в которой не было ни одного окна.

Дверь отворилась, и доктор Хильмар Цорн вышел проводить одного из своих клиентов. В тот день на адвокате был синий костюм с жемчужно-серой жилеткой, у которой были такие же закругленные лацканы, как и у пиджака. Его клиент был в сером костюме в тонкую белую полоску, белой рубашке и черном галстуке. Герберт Швертфегер, как всегда, был элегантен. Увидев его здесь, я так растерялся, что поздоровался с ним, из-за чего страшно на себя разозлился.

Герберт Швертфегер не ответил на мое приветствие, показав, что владеет собой лучше меня. Мое присутствие здесь его нисколько не удивило, более того, он сделал вид, что никогда ранее со мной не встречался. Его бесстрастные голубые глаза равнодушно скользнули по моему лицу, как по лицу незнакомого человека. Правда, снимая шляпу с крючка, Швертфегер слегка поклонился.

— Пардон, — сказал он так, как извиняются перед незнакомцем. На нем был черный галстук, и только сейчас я подумал, что надел он его, возможно, в знак траура.

— Добрый день, господин доктор, — сказал я. — Мое почтение, господин Швертфегер.

Мое почтение, господин Швертфегер…

Дверь захлопнулась, и Цорн, потирая руки, подошел ко мне:

— Приветствую вас, мой дорогой. Идите сюда.

В его кабинете окно было, как всегда, заперто, а воздух — синий от сигарного дыма.

— Вам нехорошо? — спросил он.

— Это же был господин Швертфегер!

— Да, а почему это вас волнует? Или я ошибаюсь? Вы не возражаете, если я закурю? Ну вот и хорошо. — Он с наслаждением отрезал кончик бразильской сигары, мягко улыбнулся, и я понял, что он намерен справиться с событиями последних дней при помощи долгой паузы, которую держит на сцене опытный артист. — Дорогой мой, я вижу, что вы взволнованы. Что вас так взволновало? Может быть, то, что господин Швертфегер захотел проконсультироваться со мной по правовым вопросам?

— Вы что, его адвокат?

— С сегодняшнего дня — да.

Он провел рукой по своей белой гриве а-ля Герхард Гауптман. При этом на его пальце блеснуло кольцо-печатка.

— Минуточку, — сказал я. — Вы же не можете одновременно представлять интересы и господина Бруммера, и господина Швертфегера?

— До вчерашнего дня не мог. Тогда оба господина были врагами. А сегодня они уже не враги. — И он торжествующе засмеялся в восторге от своего достижения. — Наоборот! С сегодняшнего дня оба господина союзники. — Он слегка оттягивал воротник своей рубашки. — Господин Швертфегер провел у меня два часа. Он был в полной растерянности, что, с одной стороны, вызвано внезапной смертью любимого человека, а с другой — тем, что он чуть было не стал одним из участников коварного заговора против господина Бруммера.

— Заговора, значит, — по-идиотски произнес я.

— Вы дилетант в таких вещах. Сейчас я вам вкратце все объясню: вместе с другими господами господин Швертфегер выдвинул против господина Бруммера тяжкие обвинения, так как он — вплоть до вчерашнего дня — был убежден в том, что господин Бруммер ведет себя преступно. Однако он очень быстро понял, что сам стал жертвой лживой информации и ложных расчетов.

— Он был вынужден это констатировать.

— Да. И, ничего не подозревая, он в течение многих месяцев играл на руку одному злейшему врагу господина Бруммера, которому удалось убедить его и иных господ в том, что господин Бруммер совершил ряд преступлений. Но сейчас господин Швертфегер все эти утверждения не воспринимает всерьез. — Цорн пришел в волнение, и ему стало трудно говорить. — У него пелена упала с глаз! И теперь он понял, кто истинный преступник! Именно поэтому он решил принять сторону господина Бруммера в борьбе против одного частного банкира по имени Либлинг. Это, конечно, в высшей степени сенсация. Сегодня вечером, в девятнадцать часов, мы даем пресс-конференцию в ресторане «Брайденбахер хоф». Господин Швертфегер уже оставил у меня на хранение все свидетельства и письменные документы, которые нам нужны, чтобы разоблачить этого Либлинга.