Наконец мы довели ее до машины. Я дал служащему немного денег и постарался как можно быстрее убраться отсюда. Шины завизжали на повороте. По крыше машины барабанил дождь. Она заговорила, лишь когда мы выехали на шоссе:

— Господин… Хольден…

— Что вам угодно? — Я был вне себя от злости.

— Прошу вас — отвезите меня к нему.

— Его нет в Дюссельдорфе.

— Я хочу еще раз взглянуть на его квартиру. Только на его квартиру.

— Она заперта.

— У меня есть ключи. — Внезапно она крепко вцепилась в меня. К этому я не был готов. Машина выскочила на левую полосу. Я рванул руль вправо. «Кадиллак» занесло. Рефлексивно я дернул правым локтем и попал Нине в грудь. Она отшатнулась и закричала от боли.

«Как долго она сможет все это терпеть? — подумал я. — Если она сломается, мне придется везти ее назад в больницу».

— Согласен! — сказал я. — Я отвезу вас к его квартире. Но при условии, что вы будете вести себя спокойно.

— Я буду вести себя спокойно. Я сделаю все, что вы хотите, господин Хольден. Только прошу вас, поедем к его квартире. Пожалуйста.

— Хорошо, — сказал я, — хорошо.

После этого она молчала до самого города и только тихо плакала. Когда мы уже въехали в город, она пробормотала:

— Расскажите мне, что произошло… расскажите, зачем вы все это делаете…

Я молчал.

— Вы обещали мне рассказать…

— Ну ладно, — ответил я. — Тогда слушайте внимательно. Какое-то время я еще оставался в… этом баре. Когда я вернулся в воскресенье под утро домой, было уже светло…

Когда я вернулся в воскресенье под утро домой, на улице уже было светло, светило солнце, в парке виллы пели птицы. Луг был еще сырым от росы, но цветы уже начали распускаться. Я был слегка пьян, но не сильно. Мать и дочь напоследок сварили кофе.

Машину я поставил в гараж. Дочери Карлы Мими было не 18 лет, а минимум 25, и мне показалось, что она вообще не дочь Карлы, но зато она была настоящей блондинкой, как мне позже удалось установить.

Квартира водителя находилась над гаражом. Она состояла из одной комнаты, кладовки и ванной. Отныне все это принадлежало мне, я жил там один. Вилла находилась в двухстах метрах отсюда, в парке.

Я поднялся наверх по маленькой лестнице, радуясь предстоящей встрече со своей кроватью. В конце концов, я довольно сильно устал.

Они поджидали меня в моей комнате. Их было трое. Я не могу вспомнить их лица. Все в шляпах и очень рослые, это я еще помню. Они были явно сильнее меня, к тому же их было трое.

Первый стоял за дверью, а двое других сидели на кровати.

Сразу, как только я вошел, первый ударил меня ребром ладони по шее. Я тотчас же протрезвел и, пока летел в глубь комнаты, подумал, что боксеры называют этот удар «эффект кролика». Второй нанес мне удар ногой в живот. Я потерял сознание. Они совершили ошибку, жестоко избив меня с самого начала.

Я лежал на ковре. Утреннее солнце освещало комнату, а они втроем набросились на меня и стали избивать.

Я кричал, но окна были заперты, и я понял, что кричать бессмысленно. И я замолчал. Двое подняли меня и крепко держали, пока третий обшарил мои карманы, выложив все их содержимое на стол. К тому времени они меня избили еще не до крови, и я мог отчетливо видеть, что они все еще были в шляпах.

— Где портфель? — спросил первый.

— И не вздумай врать, — сказал второй. — Мы знаем, что он у тебя.

— Тебя видели в Берлине, — сказал третий. — В сраном «Кадиллаке».

Тут я заметил, что они успели перевернуть вверх дном все в моей квартирке. Все ящики были открыты, мое белье валялось на полу, серый пиджак они просто разорвали. Это меня очень огорчило, и я ответил:

— У меня его нет.

— А где он?

— Я сразу же отвез его одному адвокату в Берлине.

— Как его фамилия?

Я подумал, что фальшивая фамилия звучит точно так же, как и настоящая, и ответил:

— Майзе.

После этого первый плюнул мне в лицо, и они продолжили меня колошматить. Двое навалились на меня, прижав спиной к столу, а третий бил кулаком в солнечное сплетение и вообще куда придется.

Меня вырвало желчью, но не сильно, а они поменялись местами: сначала бил второй, а потом опять первый. При этом у первого с головы упала шляпа. Они все время задавали мне один и тот же вопрос, а я отвечал им одно и то же — что я оставил портфель в Берлине у адвоката по фамилии Майзе.

Они вспотели и решили сделать перерыв. Первый взял ключи от машины и пошел в гараж, где обыскал машину. Вернувшись, он сказал:

— Ничего нет.

Они посадили меня на стул. Один из них крепко меня держал, а двое других кулаками разбили мне лицо до крови. Кровь запачкала мой костюм, белую рубашку и серебристый галстук в клетку.

Потом они стали предлагать мне деньги, показав кипу банкнот, и даже угостили меня сигаретой, но один зуб они все же мне выбили и в кровь разбили мне губы.

Солнце все сильнее освещало комнату, но в тот момент я чувствовал только тепло его лучей, так как кровь заливала мне глаза. Она закурили, а я вдыхал дым, и пока они меня держали, чтобы я не свалился со стула, думал о том, что часто говорил мой отец: именно то, чего тебе не хватает, может придать тебе большую силу. Суть этой мысли сводилась к тому, чтобы отвлечь мою бедную мать метафизическим пониманием счастья от наших материальных проблем, но в то воскресное утро я понимал это иначе. Я думал о том, что у меня уже не было ключа от сейфа…

— Ты, глупая свинья, — обратился ко мне первый, — почему ты так себя ведешь? Разве речь идет о твоей жизни? Разве ты сидишь в тюрьме?

— Бруммер получит то, что заслужил, — заметил второй. — Скажи, где документы?

— У меня их больше нет.

— Скажи, сколько тебе заплатил за это Бруммер, — вмешался третий. — Мы заплатим гораздо больше.

— Он мне вообще ничего не заплатил.

— В таком случае вряд ли тебе что-нибудь поможет, — сказал первый и опять плюнул мне в лицо. — Коллеги, придется обработать его посильнее.

То, что они со мной делали, я описывать не буду. Мне было очень больно, к тому же били они быстрыми, резкими ударами. Я вообще плохо переношу боль, и уже через минуту все мои благородные порывы испарились и мне захотелось им все рассказать. Я хотел предложить этим трем парням отправиться со мной в Брауншвейг и забрать документы; я хотел взять у них деньги; я не был героем и не хотел им стать; я был готов все им рассказать. Но мне не пришлось этого сделать — я потерял сознание. И это было их ошибкой. Они вырубили меня слишком быстро. Последнее, что я помню, был резкий, злой лай какой-то собаки, раздавшийся в парке.

Когда я пришел в себя, у моей кровати сидела Мила. Она всплескивала руками и причитала:

— Иисус Мария Йозеф, господин Хольден, я вдруг так заволновалась!

Мне показалось, что у меня вот-вот остановится сердце. Старая собака, повизгивая, лизала мне руку. Я увидел, что меня успели перевязать. В комнате было очень светло, и от света у меня заболели глаза. Лицо у меня опухло, боль отзывалась во всех частях тела.

— Я услышал лай собаки, — сказал я.

— Эта старая Пуппеле вдруг стала как сумасшедшая. Она спала у меня в комнате и вдруг громко залаяла и заскулила. Я повела ее в парк, а она бросилась к гаражу. У Пеппеле есть шестое чувство. Я побежала за ней, но уже было поздно. Я видела, как убегали эти трое. Они перескочили через забор и скрылись. Потом я нашла вас, без сознания и всего в крови, и подумала, что они вас убили. Я слишком стара для таких волнений, господин Хольден. Такое потрясение я испытала впервые после войны.

— Они хотели получить документы, Мила.

— Я так и подумала…

— А кто меня перевязал?

— Я позвала доктора Шнайдера. Он к вам еще придет около полудня. Полиция тоже была здесь. Они опять придут в одиннадцать.

— Отлично.

— Я также позвонила и адвокату нашего господина. Он просит, чтобы вы об этом никому не рассказывали.