В вестибюле аэропорта горело множество неоновых ламп. Их свет смешивался со светом заходящего солнца, падавшим сквозь огромные стеклянные окна, и это создавало безжизненную, холодную атмосферу. Света было много — но ни вещи, ни люди не отбрасывали тени. Голос из динамиков, звучавший как из царства мертвых, отдавался эхом в вестибюле:

— Господин Энгельзинг, только что прибывший из Вены, подойдите, пожалуйста, к стойке информации.

Люди в холле приглушенно разговаривали. За окнами на улице ветер гонял тучи пыли. Я зашел за газетный киоск и стал наблюдать за Ниной Бруммер. Она стояла около стойки оформления билетов компании «Эйр Франс». Ее имя вносили в списки пассажиров. Оформив билет, она получила посадочный талон. Над стойкой на цепи висела латунная доска с информацией:

Ближайший вылет: 20 часов,

Рейс № 541 в Париж

Нина сидела в вестибюле в напряженном ожидании. Я знал, кого она ждет. Но ждала она напрасно…

— Внимание, — вновь раздался голос из динамиков, сопровождающийся таким шумом, что казалось, будто кто-то шагает по опавшим листьям. — Самолет авиакомпании «Пан Америкэн» прибыл рейсом двести тридцать один из Гамбурга. Прибывшие пассажиры выходят из коридора номер четыре.

Я посмотрел в сторону летного поля. Четырехмоторный самолет, вздымая пыль, остановился перед контрольно-диспетчерской вышкой. Пропеллеры перестали вращаться. Под порывами сильного ветра механики катили к самолету трап. Нина взяла свою шубу и саквояж с драгоценностями и пошла по широкой лестнице на второй этаж в сторону ресторана. Я медленно последовал за ней…

Ресторан был пуст.

Заходящее солнце еще рисовало на одной из стен свои фантастические картины: ярко-красные и сернисто-желтые. Нина села за один из столиков у окна. Свет падал на ее волосы, и они отливали золотом. Я остановился у входа и стал наблюдать за ней. Сначала она сидела в полном одиночестве. Затем появился официант и принял у нее заказ. Ожидая заказ, она смотрела вниз на площадку перед диспетчерской вышкой. Борясь с порывами ветра, пассажиры шли от совершившего посадку самолета в сторону здания аэропорта, а к самолету уже подъехали бензовозы с топливом. Механики вытащили металлические шланги и потащили их к бензобакам. Машины и люди, бензовозы и трапы на летном поле — все превратилось в серые силуэты. Я подошел к Нине Бруммер и сказал:

— Добрый вечер.

В ее огромных синих глазах отразился страх. Нина была бледна и красива. Она пристально посмотрела на меня и отрывисто произнесла:

— Добрый вечер.

Я вдруг почувствовал себя так, как будто мне только что сделали укол.

— Вы меня не узнаете?

Ее бескровные ладони сжались в маленькие кулачки.

— Я… нет… Кто вы?

Я промолчал, так как вернулся официант и поставил на стол бокал с коньяком. Прежде чем уйти, он с любопытством посмотрел на меня. Нина прошептала:

— Вы… из полиции?

— Я ваш новый водитель.

— Ох! — Кулачки упали на колени. Она хорошо владела собой, лишь дрожащие ноздри выдавали ее состояние. — Извините, господин…

— …Хольден.

— Господин Хольден. У вас повязка. Вы попали в аварию?

— В определенном смысле — да.

— Что произошло? — Не дождавшись моего ответа, она задала новый вопрос: — А как вы попали сюда?

— Я знал, что встречу вас здесь.

— Каким образом? Этого никто не мог знать… я… я тайно покинула больницу…

— Мне это известно.

— Но откуда, откуда?

— Я знаю все, — сказал я и сел за столик. В ресторане зажглись неоновые светильники, а на взлетно-посадочной полосе стали видны красные, синие и белые огоньки. Горизонт на западе быстро становился пепельно-черным. Черные лохматые тучи все быстрее мчались по небу новой ночи.

Глаза у Нины запали, под ними были синие круги. Но даже несмотря на слабость и страх, ее бледное лицо было прекрасно. Я вспомнил слова старой кухарки-чешки: «Она как ангел, она ангел во плоти. При виде ее все приходят в волнение».

— Говорите, — прошептала женщина. Звякнув золотыми браслетами на запястье, она поднесла бокал к губам, но не удержала его и пролила половину содержимого на белую скатерть.

— Хорошо, я… я отдам вам один браслет…

— Мне не нужно никакого браслета.

— …или дам вам денег…

— Мне не нужны деньги.

— Тогда… что же?

— Я хочу, чтобы вы пошли со мной, — сказал я.

— Это безумие! — Она беспомощно рассмеялась. Дневной свет на улице на пару секунд внезапно стал цвета морской воды. — Куда я должна с вами пойти?

— Домой, — сказал я. — Или назад в больницу. Мы сумеем там объясниться. Через час вы будете лежать в своей постели. И никто ничего не узнает.

Она обхватила голову обеими руками и застонала — она была не в силах что-либо понять.

— А почему вы хотите, чтобы я осталась здесь? Вы говорите, что вам все известно. Значит, вы знаете, что я хочу убежать от мужа… и почему…

— С тех пор как мы впервые с вами увиделись, произошло многое. Ваш муж… сидит в тюрьме. Пока еще сидит.

Она оглянулась и повторила:

— Пока?..

— Ему осталось сидеть недолго. И вы не можете улететь в Париж. Это просто безумие. Я… я… — Внезапно я лишился дара речи, так как представил ее голой, увидел ее прекрасное белое тело, которое всеми фибрами желало того, кто сегодня к ней не пришел. — Я не разрешаю вам лететь в Париж!

— Да вы просто сошли с ума! Что это значит — «не разрешаю»? Вы же наш шофер!

— Господин Ворм не придет.

В ее прекрасных глазах появились слезы, и я почувствовал сострадание к ней, а страстное желание вдруг улетучилось.

— Он… не… придет?

— Нет.

— Я вам не верю! Я послала ему его билет. Я с ним договорилась. Наш самолет вылетает лишь через час…

Я положил кое-что на стол.

— Что это?

— Вы знаете, что это, — сказал я.

Маленький голубой конверт лежал между нами на столе. Мы оба смотрели на него.

— Это его билет? — прошептала она.

— Да.

— Как он у вас оказался? — Ее охватила паника. — С ним что-то случилось?

— Нет.

— Тогда откуда у вас билет?

— Вы можете выслушать меня, уважаемая госпожа? Вы можете меня спокойно выслушать? Я должен вам кое-что рассказать.

Она закусила губу. Кивнув в знак согласия, она посмотрела на меня.

— Пять дней назад ваш муж был арестован в Берлине, — начал я. — Вам это известно.

— Да.

— Четыре дня назад, в субботу, около восемнадцати часов я вернулся в Дюссельдорф…

Четыре дня назад, в субботу, около 18 часов я вернулся на машине в Дюссельдорф. Я принял горячую ванну и побрился. Затем уселся на кухне и с аппетитом съел вкуснейший гуляш из телятины, приготовленный для меня Милой Блеховой. Я позвонил ей из Брауншвейга:

— Сейчас одиннадцать. Я приеду между пятью и шестью, госпожа Блехова.

— Хорошо, господин Хольден. И прошу вас, называйте меня просто Мила, старая Мила. Меня все так называют.

— В таком случае называйте меня Роберт.

— Нет, прошу вас, нет.

— А почему нет, Мила?

— Вы мужчина, господин Хольден, притом намного моложе меня. Что подумают люди?

В эту солнечную субботу после обеда мне некуда было спешить, поэтому сначала я, лежа в ванне, почитал вечернюю газету, а потом сидел у окна в своей комнате над гаражом и курил сигару, выглядывая в парк, на который медленно надвигались сумерки. Затем я посидел у Милы на кухне и съел вкусный гуляш, запивая изысканным «Пльзеньским» пивом. Обе прислуги поехали в город потанцевать, а слуга отправился в кино.

Старый пес спал рядом с плитой. А это означало, что Юлиус Бруммер был вынужден отправить его домой. Мила готовила тесто для пирога. Она взбила два яйца добавила сахара и маленькие кусочки масла.

— Сегодня после обеды я была у моей Нины, господин Хольден, — сказала она. — Меня к ней пустили.

— Как она себя чувствует?

— О боже, она еще так слаба, моя Нинель. Но у нее уже были накрашены губы. «Видишь ли, Мила, — сказала она мне, — я очень боялась, что что-то произойдет с моим мужем, поэтому я и сделала это». — Мила начала осторожно месить тесто. Время от времени она тяжело вздыхала. — А я сказала ей: «Нинель, глупенькая моя, что это на тебя нашло? Наш дорогой господин невиновен, мы же это знаем. Они просто завидуют ему, что он зарабатывает так много денег, и поэтому из-за своей подлости оболгали его. Но его оправдают, а их — посадят, и довольно скоро!» А Нина спросила меня, откуда я все это знаю. И я ей ответила, что мне это сказал сам наш господин!