— Ему платит господин Бруммер, — сказал я. — А адвокат платит мне. Очень сожалею, госпожа. Прошу вас не расспрашивать меня больше. Для вашей же безопасности будет лучше, чтобы вы ничего не знали.
Мы посмотрели друг на друга в зеркало. Наконец она сказала:
— Ну хорошо. Я думала, что мы уживемся с вами, Хольден. Несмотря на то, что сделала я и что сделали вы. Но вы этого не хотите. Хорошо, я это приму к сведению. Отныне я считаю вас своим врагом…
— Мне очень жаль.
— Не перебивайте меня. И вообще, я настоятельно прошу вас говорить лишь тогда, когда я предоставлю вам слово. Я понимаю, что это ваше первое место работы и вы еще не научились вести себя, как подобает хорошему водителю, но в конечном итоге вам придется этому научиться. И не смотрите на меня так. Я запрещаю вам так на меня смотреть! Выведите машину из гаража. Через полчаса я поеду в город. Вы поняли? Так почему же вы не шевелитесь? Вы что, не видите, что мне надо переодеться? Вы сошли с ума, Хольден? Довожу до вашего сведения, что я не потерплю вашу наглость. Меня абсолютно не волнует, что вы обо мне знаете. Я тоже кое-что знаю о вас, и это очень заинтересовало бы моего мужа. Что же вы замолчали? Итак, через полчаса. Вот что, Хольден…
— Слушаю вас, госпожа.
— Прошу вас ходить в вашей личной одежде в свободное от работы время. В остальное время вам надлежит носить исключительно форму водителя. Я настаиваю на этом.
«Надо подойти к ней, сорвать с нее пеньюар и повалить на кровать», — подумал я. И ответил:
— Так точно, достопочтенная госпожа.
Однако телефон больше не звонил. И это было уже кое-что.
23
— Улица Зонненбликштрассе, шестьдесят семь, — сказала Нина. Она села на заднее сиденье «Кадиллака», дверцу которого я открыл перед ней, и при этом намеренно посмотрела мимо меня. На ней была норковая шуба, узкое вечернее платье серебристого цвета и такого же цвета лакированные туфли на высоких каблуках.
Я захлопнул дверцу машины, сел за руль и нажал на газ. Когда мы проехали Цецилиеналлее, Нина сказала:
— Вы едете слишком быстро.
Она была права. Я все еще сильно злился. Я сбавил скорость. В зеркале заднего вида отражалось бледное лицо Нины. От мелькающих огней ее волосы время от времени поблескивали. Эта картина сохранилась в моей памяти и по сей день. Когда я закрываю глаза, я вижу ее перед собой. Я попытался поймать взгляд Нины, но она заметила это и отвернулась.
На улице Зонненбликштрассе я помог ей выйти из машины. При этом она заметила:
— Вы поступаете правильно, помогая мне выйти из машины. Но вы не должны брать меня под руку, чтобы поддержать. Вам следует лишь подать мне руку, чтобы я могла на нее опереться, если захочу.
Я промолчал.
— Будьте здесь в одиннадцать. Если хотите, сходите пока в кино.
На это я тоже ей ничего не ответил, только поклонился. Я подождал, пока она исчезнет в саду виллы, затем подошел к телефонной будке и позвонил Петеру Ромбергу. Я спросил, не могу ли я подъехать к нему:
— Я рядом с вами, но если я вам помешаю, вы скажите…
— Ни в коем случае! Мы будем очень рады!
Вечер был прекрасный, в городе после такого жаркого дня стало прохладнее, и по улицам прогуливалась масса народу. Они рассматривали витрины. В эспрессо я купил коробку конфет для Микки.
Когда я приехал к Ромбергам, малышку как раз купали. Она подняла страшный крик:
— Мама, прикрой дверь, чтобы господин Хольден меня не видел! Я стесняюсь!
Ромберг, у которого веснушек стало еще больше, представил меня своей жене. Она распаренная вышла из ванной:
— Я очень рада. Петер и Микки мне много о вас рассказывали. Особенно Микки, она от вас просто без ума!
Карла Ромберг была маленькой нежной женщиной с каштановыми волосами и карими миндалевидными глазами. Как и ее муж, она носила очки. Ее нельзя было назвать красивой, но она вызывала невероятную симпатию.
Как только я вошел в маленькую квартирку, то сразу почувствовал, что здесь живет счастливая семья.
Микки, чтобы про нее не забыли, стала напевать песенку. Из ванной до нас донеслось:
— «Я чувствую себя такой одинокой, на сердце у меня тяжело, когда я слышу мексиканские песни…» Мама!
— Что случилось?
— Открой дверь!
— Ты только что попросила ее закрыть.
— А ты оставь щелочку, чтобы я могла вас слышать.
— Тебе не обязательно все слышать, — сказала фрау Ромберг и чуть приоткрыла дверь в ванную. Без всякого сомнения, главной здесь была Микки! Пока она плескалась в ванне, молодые люди с гордостью показывали мне свою квартиру. Все три комнаты были обставлены современной мебелью. В первой комнате стоял письменный стол, на котором лежали кипы фотографий и разных бумаг. Повсюду лежали фотокамеры, пленки и книги. В углу я увидел коротковолновый радиоприемник. Он был включен, и я слышал монотонное тиканье.
— Это полицейская волна. Так что, если что-то произойдет, я могу сразу же выехать на место.
В соседней комнате по радио звучала танцевальная музыка.
— Мы его недавно купили. Видите, он клавишный! Мы его уже полностью оплатили!
Микки продолжала напевать в ванной. Это была шумная семья. Казалось, что на всех троих членов семьи шум не производит ни малейшего впечатления. В квартире был еще торшер, на кухне стоял морозильник («Купили в кредит, но все же купили»), а в маленькой гостиной — затянутый пестрой занавеской гардероб.
— Петер подарил мне его на день рождения, — сказала фрау Ромберг. — Нам еще много чего надо приобрести.
— Постепенно мы все сделаем, — сказал Петер с гордостью и поцеловал жену. Она покраснела, как юная девушка.
— Если он и дальше будет так хорошо работать, на будущий год они возьмут его в штат, господин Хольден, на должность редактора!
— Эти господа побаиваются, что меня переманят конкуренты, — пояснил Петер. Они смотрели друг на друга — влюбленные и единые в своих целях, полные восхищения друг другом, оба не красавцы, но оба с красивыми глазами за толстыми стеклами очков…
— Дюссель-пять, Дюссель-пять, — раздался мужской голос из динамика коротковолнового лампового приемника, — направляйтесь в сторону перекрестка Гетештрассе — Эльфенштрассе. Там столкнулись трамвай и грузовик.
— Говорит Дюссель-пять, все понял, — ответил другой голос. И опять раздалось тиканье часов из динамика.
— Что вы об этом скажете, господин Ромберг? — спросил я.
— Это мелочь. На таких новостях я не проживу. Давайте лучше выпьем по бокальчику, и я покажу вам мои фотографии.
— Я к вам присоединюсь, — сказала фрау Ромберг. — Сейчас только положу малышку и приду. — Она исчезла в ванной, и тотчас же громко запротестовала Микки:
— Ну мамочка, как я могу идти спать, когда у нас господин Хольден!
Ромберг посмотрел на меня, и мы рассмеялись.
— Очень симпатичный ребенок, — сказал я.
Он притащил бутылку коньяка и бокалы, и мы расположились в его кабинете, на стенах которого висели фотографии животных.
— Микки замечательный ребенок, — сказал он, — если бы так сильно не заливала.
— Не заливала?
— Не болтала, чтобы вызвать к себе интерес. Она постоянно выдумывает разные фантастические истории. Например, что в зоопарке из клетки вырвался волк. Или что мать ее подружки — американская миллионерша. Я немецкий миллионер. А у нее астма.
— Я был точно таким же, — сказал я.
— Но не до такой же степени, господин Хольден! Вот, например, когда-нибудь полицейский на улице разрешал вам не делать домашние задания?
— Главный, говорит Дюссель-пять, Дюссель-пять… нам нужен автокран, грузовик застрял в трамвае и заблокировал перекресток…
— Все понял, Дюссель, сейчас пришлем автокран… Раненых нет?
— Ни одного, только масса битого стекла.
— Вот, опять мелочь, — сказал Петер. — У меня нюх на серьезные события.
В длинной синей ночной рубашке и пестрых тапочках в комнату вошла Микки. Она протянула мне руку, сделала книксен и очень быстро, боясь, что ее перебьют, заговорила:
