Шешковский так умело раскинул агентурную сеть в столице, что мог в любую минуту доложить Екатерине II о поступках, замыслах и разговорах почти любого светского петербуржца. Хоть и называли императрицу сторонницей «доброго, просвещенного правления», однако не могла она обойтись без Шешковского и его агентурной сети. За то и ценила старательного служаку.

В 1791 году Степан Иванович был произведен в тайные советники — чин, соответствующий армейскому генерал-лейтенанту. Но даже сенаторы и фельдмаршалы побаивались Шешковского и искали дружбы с ним.

Лишь всесильный фаворит Григорий Потемкин мог позволить себе подшучивать над обер-секретарем Тайной канцелярии, а при встрече всегда говорил ему:

— Что, Степан Иванович, каково кнутобойничаешь?

Шешковский же отвечал с почтением:

— Помаленьку, Ваша Светлость!..

Считалось, что за чинами глава политического сыска не гнался, а вот к обогащению была у него страсть. Шептали злые языки, будто за взятки он многих освободил от наказания и нажил таким путем не три дома в Петербурге, как считалось официально, а восемь или девять.

Провинившихся или подозреваемых Шешковский обычно вызывал к себе в дом, расположенный вблизи Калинкина моста. Конечно, речь шла не о простолюдинах, а о знатных людях. В своем домашнем кабинете глава сыскного ведомства проводил вначале в непринужденной обстановке душещипательные беседы, доверительные расспросы, а если считал нужным — переходил к крутым мерам.

Журнал «Русская старина» за 1874 год так описывал эти меры: «…в кабинете Шешковского находилось кресло особого устройства. Приглашенного он просил сесть в это кресло, и как скоро тот усаживался, одна сторона, где ручка, по прикосновению хозяина вдруг раздвигалась, соединялась с другой стороной кресел и замыкала гостя так, что он не мог ни освободиться, ни предотвратить того, что ему готовилось.

Тогда, по знаку Шешковского, люк с креслами опускался под пол. Только голова и плечи виновного оставались наверху, а все прочее тело висело под полом. Там отнимали кресло, обнажали наказываемые части и секли. Исполнители не видели, кого наказывали. Потом гость приводим был в прежний порядок и с креслами поднимался из-под пола…»

Если после такой болезненной и унизительной экзекуции «гость» выкладывал то, что требовалось хозяину дома, дело завершалось без всякой огласки.

Шешковский был хорошим психологом и понимал, что вряд ли найдется дворянин, который вызовет его на дуэль и станет жаловаться императрице. Ведь для этого наказанному Степаном Ивановичем дворянину пришлось бы рассказать, как он был унижен и выпорот, словно крепостной мужик. А подобный позор светский Петербург никогда не забудет…

Но однажды Шешковский просчитался и попал в свою же ловушку. Нашелся человек, сумевший отомстить и за себя, и за других.

Об этом рассказывал журнал «Русская старина»: «Один молодой человек, уже бывший у него в переделке, успел заметить и то, как завертывается ручка кресла, и то, отчего люк опускается; этот молодой человек провинился в другой раз и опять бьш приглашен к Шешковскому.

Хозяин по-прежнему долго выговаривал ему за легкомысленный поступок и по-прежнему просил его садиться в кресло. Молодой человек отшаркивался, говорил: „Помилуйте, Ваше Превосходительство, я постою, я еще молод“.

Но Шешковский все упрашивал и, окружив его руками, подвигал его ближе и ближе к креслам, и готов уже бьш посадить сверх воли. Молодой человек был очень силен; мгновенно схватил он Шешковского, усадил его самого в кресло, завернул отодвинутую ручку, топнул ногой и… кресло с хозяином провалилось.

Под полом началась работа! Шешковский кричал, но молодой человек зажимал ему рот, и крики, всегда бывшие при таких случаях, не останавливали наказания. Когда порядочно высекли Шешковского, молодой человек бросился из комнаты и убежал домой. Как освободился Шешковский из засады, это осталось только ему известно!..»

Казалось, что безжалостный, находящийся всегда в трудах и заботах, обер-секретарь тайной экспедиции не может увлекаться чем-то иным, кроме государственных дел. И мало кто из современников, даже бывавших в его доме, знал, что грозный Степан Иванович любил разводить примулы и ухаживать за ними.

Россия в те времена славилась цветоводством. Причем разведением цветов занимались и простолюдины, и дворяне, и вельможи. Французский писатель XIX века Теофиль Готье всвоей книге «Путешествие в Россию» отмечал: «Цветы — вот поистине русская роскошь! Дома полны ими…»

Что привлекло в этих цветах Шешковского? Может, многочисленные легенды, окутывающие примулу?

Древние греки наделяли ее магическим целебным свойством и называли «додекатеон», то есть цветок двенадцати богов.

В целебную силу примулы против всех болезней верили и друиды. Из сока этого цветка они изготавливали свой знаменитый привораживающий напиток «Фильтра». А на Руси примула почиталась и как «разрыв-трава», поскольку якобы могла открывать клады…

Но любовь Шешковского к этому цветку, очевидно, появилась и по другой причине. Примулой была увлечена императрица Екатерина II. Государыня даже выделила целую комнату в своем дворце, где располагалась коллекция саксонского фарфора. На всех изделиях этой коллекции изображалась примула.

Знатоки дворцовых тайн утверждали, будто однажды Степан Иванович, который весьма редко садился за карты, проиграл императрице тысячу ростков и тысячу распустившихся, срезанных цветов примулы. Сделал он это якобы с каким-то умыслом.

Те немногие, кому довелось познакомиться с тайным увлечением Шешковского, отзывались о необычайной красоте его цветов. Лепестки их были нежно-розового цвета и очень крупные.

Какие секреты примулы хранили Шешковский и его садовник? Как удавалось им выращивать такие прекрасные цветы?

Эту тайну Степана Ивановича не узнал никто.

Жила в те времена в Петербурге необычная ведьма, прозванная в народе «Траурной букетницей». Если верить городским слухам, то уж очень долог был ее век. Встречали «Траурную букетницу» и в царствование Екатерины II, и Павла I, и Александра I. Творила она, согласно преданиям, свои обряды и во времена Николая I, и даже при Александре II.

Получила ведьма такое прозвище, потому что обладала какой-то необычной властью над цветами, а через них влияла на людей.

Скажем, задумает она кому-нибудь напакостить или со свету сжить кого — и отправляется по саду того человека. Обойдет несколько раз вокруг сада, пошепчет проклятия и заклинания, и начинается беда.

Исчезает аромат цветов, опадают лепестки, вянутлистья. Вместо аромата и благоухания в саду начинает расползаться трупный запах. Мечутся среди поникших кустов, деревьев и трав перепуганные хозяева, но ничего не могут понять и поделать.

Что случилось с их цветами? Откуда в саду страшный запах тлена и разложения? Чья смерть подает о себе знак?

И лишь немногие знающие перербургские старики и старухи сокрушенно качали головами и говорили:

— То прошлась вокруг сада «Траурная букетница»… Видать, снова эта ведьма напустила свое проклятие…

Чтобы людям спастись от ее страшной ворожбы, сад надо было поскорее вырубить и сжечь.

Как ни вмешивались городские власти, как ни уговаривали население не делать этого, не губить деревья и цветы, — ничего не помогало. Хозяева испоганенных, проклятых садов верили больше в силу ведьмы, чем в увещевание властей.

Конечно, пострадавшие от «Траурной букетницы» пытались до нее добраться и покарать ведьму. Но не было с ней сладу. Умела она менять обличье, место жительства и появляться всегда не там, где ее поджидали.

А еще она умела составлять «смертельные» букеты. Как задумает ведьма кого-то погубить, собирает букет, да из таких чудесных цветов, что во всем Санкт-Петербурге не сыскать. Где она такие доставала — конечно, никому не рассказывала.