Как роза ранняя, цветок душистый мая,

В расцвете юности и нежной красоты,

Когда встающий день омыл росой цветы,

Сверкает, небеса румянцем затмевая, —

Вся прелестью дыша, вся грация живая,

Благоуханием поит она сады,

Но солнце жжет ее, но дождь сечет листы,

И клонится она и гибнет, увядая.

Так ты, красавица, ты, юная, цвела,

Ты небом и землей прославлена была,

Но пресекла твой путь ревнивой Парки злоба.

И я в тоске, в слезах на смертный одр принес

В кувшине — молока, в корзинке — свежих роз,

Чтоб розою живой ты расцвела из гроба.

Красавица Мари, ты здесь погребена.

Ты из Вандомуа в Анжу меня сманила,

В зеленый месяц май ты кровь мне горячила,

В душе, в крови, в мечтах царила ты одна.

Здесь вежество, и честь, и чувства глубина,

И прелесть — все навек отторгнула могила,

Ты б красотой своей и мертвых воскресила —

Такая красота была тебе дана.

Прекрасная Мари звездой прекрасной стала,

Пред ратью ангельской очами заблистала,

Но, красоты лишась, весь мир уныл и сир.

Да, ныне ты жива, я мертв душой с кручины,

Презренен этот век, презренен тот мужчина,

Кто в плен идет к любви и мнит, что честен мир.

Плыву в волнах любви. Не видно маяка.

Хочу лишь одного (не дерзко ль это слово!),

Но в горестной душе желанья нет иного

Достигнуть берега — ведь гавань так близка!

Предвестье гибели — клубятся облака.

Виденьем огненным из мрака грозового

Елена светит мне. Она глядит сурово,

И к смерти парус мой ведет ее рука.

Я одинок, тону. Вожатым в путь мой трудный

Слепого мальчика я выбрал, безрассудный,

И горько жалуюсь, краснею, слезы лью.

Душе неведом страх, хоть смерть меня торопит.

Но, Боже праведный! Ужели шквал потопит

У самой пристани неверную ладью!

Возненавидишь ты меня, моя Аглая,

Или полюбишь вдруг, — не все ли мне равно?

На карту жизнь моя поставлена давно,

И я решенья жду, пощады не желая.

Измучится душа, в огне любви пылая,

Или закоченеть во льдах ей суждено, —

В небесных знаменьях читаю я одно:

Мне гибель скорую судьба пророчит злая.

Под знаменем Любви я вечный паладин,

Так горько не страдал, должно быть, ни один

Великомученик, — привычно, как в доспехи,

Я в беды облачусь и вызову на бой

Свою обидчицу, уверенный в успехе:

Ты дважды не убьешь убитого тобой.

Вздыхатель вечный твой, я третий год в плену

У этих милых глаз, но в сердце нет печали,

Лишь беды старости порою докучали,

По волосам моим рассыпав седину.

И если я бледнеть и тосковать начну,

Ты вспомни, как легко, как ласково вначале

Любую боль мою глаза твои смягчали:

Тифон за кроткий нрав боготворил жену.

И если ты одна в моей повинна боли,

Найди в душе своей хоть чуточку тепла,

Что свойственно сердцам людским: я поневоле

Давно такой, каким меня ты создала,

Ты кровь моя и плоть, и жизнь, не оттого ли

Тебя душа моя в подруги избрала.

Когда с прелестною кузиною вдвоем,

Затмив светило дня, сидела ты в гостиной,

Я был заворожен волшебною картиной:

Так хороши цветы над луговым ручьем.

Анжуйских девушек легко мы узнаем:

Их милой живостью прославлен край старинный, —

Тепло, приветливо я встречен был кузиной,

А ты задумалась, мечтая о своем.

Ты безразличием мне душу истерзала,

Как ни молился я — ты глаз не подняла

И, полусонная, ни слова не сказала, —

Все брови хмурила, сама себе мила,

И испугался я, что дерзким ты сочла

Приветствие мое, и выбежал из зала.

Бездушная, меня ты презирать вольна,

Унизить, растоптать, смеяться надо мною, —

Тогда я мог бы жить надеждою одною,

Надеждой, что во все сияла времена.

Она спасенье тех, чья жизнь обречена,

Земля — для моряка, снесенного волною,

Для узника — звезда над каменной стеною,

Как высший дар богов Надежда нам дана.

Бездушья своего ни взглядом, ни упреком

Вовек не выдашь ты, но, словно ненароком,

Искусной колкостью покой смущаешь мой.

Бездушная, скажи, что может значить это? —

Превозносить любовь и не любить самой —

О солнце говорить, страшась дневного света!