Амур и Марс не схожи ль меж собою?

Не ратным ли они живут трудом?

Один шагает смело напролом,

Другой крадется потайной тропою.

Один захватывает город с бою,

Другой, как тень, проскальзывает в дом.

Несут бесчестье оба, и притом

Добычей не гнушаются любою.

Один, в руках сжимая лук тугой,

Соперников разит, врагов — другой.

Тот слезы пьет, а этот любит воду.

Влюбленный ли, солдат ли, кто не рад,

Ища себе заслуженных наград,

Сражаться этим двум богам в угоду?

Сотри, мой паж, безжалостной рукою

Эмаль весны, украсившую сад,

Весь дом осыпь, разлей в нем аромат

Цветов и трав, расцветших над рекою.

Дай лиру мне! Я струны так настрою,

Чтоб обессилить тот незримый яд,

Которым сжег меня единый взгляд,

Неразделимо властвующий мною.

Чернил, бумаги — весь давай запас!

На ста листках, нетленных, как алмаз,

Запечатлеть хочу мои томленья,

И то, что в сердце молча я таю —

Мою тоску, немую скорбь мою, —

Грядущие разделят поколенья.

Своих мужей искусница Елена

С иглой в руке бои умела шить

По полотну; а ты изобразить

Все муки моего желаешь плена.

Но, госпожа, хоть черным цветом тлена

Мою погибель начертала нить, —

Иль на изнанке зеленью явить

Не хочешь ты, что будет перемена?

Но видит только, легшие на газ,

Оранжевый и черный цвет мой глаз, —

Печальные свидетели страданья!

О, горький Рок! Не только глаз ее

Меня ввергает в безнадежность, — все

Сулит одно лишь разочарованье.

Когда одна, от шума в стороне,

Бог весть о чем рассеянно мечтая,

Задумчиво сидишь ты, всем чужая,

Склонив лицо как будто в полусне,

Хочу тебя окликнуть в тишине,

Твою печаль развеять, дорогая,

Иду к тебе, от страха замирая,

Но голос, дрогнув, изменяет мне.

Лучистый взор твой встретить я не смею,

Я пред тобой безмолвен, я немею,

В моей душе смятение царит.

Лишь тихий вздох, прорвавшийся случайно,

Лишь грусть моя, лишь бледность говорит,

Как я люблю, как я терзаюсь тайно.

Бродил я, горьких слез лия поток,

То страх, то чаянья в душе питая,

А Генрих за чертой родного края

Честь возвратить далеким предкам смог,

Рукой победной доблесть он пресек

Испанскую, у Рейна в бой вступая,

И лучезарный путь к воротам рая

Он прочертил копьем средь всех дорог,

О сестры — жительницы Геликона,

К своим священным водам благосклонно

Ведете вы поэтов всех подряд —

Коль некогда вы мне напиться дали,

Пусть занесут мой скорбный вздох в скрижали,

Что вечно в храме Памяти хранят!

Хочу три дня мечтать, читая «Илиаду»,

Ступай же, Коридон, и плотно дверь прикрой,

И если что-нибудь нарушит мой покой.

Знай, на твоей спине я вымещу досаду.

Мы принимать гостей три дня не будем кряду,

Мне не нужны ни Барб, ни ты, ни мальчик твой,

Хочу три дня мечтать наедине с собой,

А там опять готов вкушать безумств отраду.

Но если вдруг гонца Кассандра мне пришлет,

Зови с поклоном в дом, пусть у дверей не ждет,

Беги ко мне, входи, не медля на пороге!

К ее посланнику я тотчас выйду сам.

Но если б даже бог явился в гости к нам,

Захлопни дверь пред ним, на что нужны мне боги!

Когда я начинал, Тиар, мне говорили,

Что человек простой меня и не поймет,

Что слишком темен я. Теперь наоборот:

Я стал уж слишком прост, явившись в новом стиле.

Вот ты учен, Тиар, в бессмертье утвердили

Тебя стихи твои. А что ж мои спасет?

Ты знаешь все, скажи: какой придумать ход,

Чтоб наконец они всем вкусам угодили?

Когда мой стиль высок, он, видишь, скучен, стар,

На низкий перейду — кричат, что груб Ронсар, —

Изменчивый Протей мне в руки не дается.

Как заманить в капкан, в силки завлечь его?

А ты в ответ, Тиар: не слушай никого

И смейся, друг, над тем, кто над тобой смеется.

Меж тем как ты живешь на древнем Палатине

И внемлешь говору латинских вод, мой друг,

И, видя лишь одно латинское вокруг,

Забыл родной язык для чопорной латыни,

Анжуйской девушке служу я в прежнем чине,

Блаженствую в кольце ее прекрасных рук,

То нежно с ней бранюсь, то зацелую вдруг,

И по пословице не мудр, но счастлив ныне,

Ты подмигнешь Маньи, читая мой сонет:

«Ронсар еще влюблен! Ведь это просто чудо!»

Да, мой Белле, влюблен, и счастья выше нет.

Любовь напастью звать я не могу покуда.

А если и напасть — попасть любви во власть,

Всю жизнь готов терпеть подобную напасть.