Возмущение моего кума дошло до предела. Он перекрестился и продолжал:

– Господи Иисусе, прости меня! Эта мерзавка меня до погибели доведет, когда-нибудь не стерплю в сердцах. Подумать только! С таким трудом вырастил добрый человек дочь, что же теперь, краснеть ему за свое любимое дитя!

Разгневанный кум, очевидно, уже готов был растрогаться, и я поспешил ухватиться за последние его слова.

– Расскажите же, какой выход из беды вы придумали? Я вижу, дело и впрямь серьезное.

– А вот слушайте: было время, ваша мама предложила прислать к ней Саломе на несколько недель, пусть, мол, девочка поучится шить и вышивать, а Канделария только того и хотела. Но тогда дело не вышло… Я ведь еще не знал вас так, как сейчас!

– Кум!

– Вот вам крест святой, все говорю начистоту. Теперь дело другое: хотелось бы мне, чтобы ваша мама подержала девочку у себя несколько месяцев. К вам в дом этот вражий сын бегать за ней не будет. Саломе образумится, а его я все равно что ко всем чертям пошлю. Правильно я говорю?

– Конечно. Сегодня же поговорю с мамой. И она и сестры будут очень рады. Обещаю вам, все уладится.

– Да наградит вас бог, кум. Коли так, я уж постараюсь дать вам случай поговорить с Саломе один на один. Предложите ей прийти к вам, передайте, что ваша мама ждет ее. А потом мне расскажете, что вам удалось из нее вытянуть, и тогда уж все у нас пойдет, как по прямой бороздке. Но если девчонка заартачится, клянусь, дня не пройдет, как отвезу ее на самой дрянной кляче в женский монастырь, в Кали, куда и муха не залетит. И если не выйдет замуж, как положено, молиться ей там и учиться читать по книгам до скончания века.

Когда мы проезжали через недавно купленный кумом Кустодио участок, он сказал:

– Вот видите: клад, а не земля, такой кустарник – первый признак хорошей почвы. Одна беда – воды нету.

– Да вы, кум, можете получить воды сколько угодно, – отвечал я.

– Бросьте шутить. Тогда бы я эту землю и за двойную цену не продал.

– Мой отец разрешил вам брать сколько надо воды на нижних лугах. Я рассказал ему о вашей незадаче, и он удивился, как это вы раньше к нему не обратились.

– Ну и память у вас, куманек. И такую новость приберегли напоследок! Скажите хозяину, я ему всей душой признателен, он знает, я не какой-нибудь неблагодарный, он может мной располагать, как только хочет. Канделария будет без памяти рада: воды вволю – для сада, для куба, для скотины… Представьте только, ручеек наш как ниточка, да и то всю воду баламутят свиньи моего соседа Рудесиндо, – сколько от них вреда, не перечесть. Словом сказать, если хочешь, чтобы в доме чисто было, гони кобылу к Амаймито, а то ведь, чем брать воду в Онде, лучше уж жевель привозить, – не вода, а чистый купорос.

– Это медь, кум.

– Может, и так.

Весть о разрешении отца брать у него воду так воодушевила Кустодио, что он заставил своего жеребца блеснуть особой иноходью, которой сам научил его.

– Чей это конь? У него не ваше клеймо.

– Нравится вам? Это конь старого Сомеры.

– А сколько он стоит?

– Что же, если говорить напрямик, признаюсь, что дон Сомера не соглашался и на четыре золотых. Этот конь получше моего пегого, он уже и узды слушается, и ровной рысью ходит, и хвост держит на заглядение. Я его целую неделю объезжал, просто рука отнялась, ведь другого такого злющего не найдешь, да и упрям как черт… Он малость раздобрел, так что сейчас я его придерживаю с кормом.

Мы подъехали к дому Кустодио, он пришпорил жеребца и ловко распахнул ворота во двор. Едва скрипучие створки захлопнулись за нами с грохотом, от которого задрожал конек на соломенной крыше, как кум напомнил мне:

– Заведите-ка поскорей да половчей разговор с Саломе, выведайте все, что можно.

– Не беспокойтесь, – отвечал я, стараясь подвести к галерее лошадь, которая испугалась развешанного там белья. Пока я собирался спешиться, кум уже успел накинуть на голову норовистого жеребца свою куртку и встал рядом со мной, поддерживая стремя и повод. Потом привязал коней и вошел в дом, призывая женщин:

– Канделария! Саломе!

В ответ послышалось лишь бормотание индюков.

– Ни одной собаки, – проворчал кум. – Сквозь землю все провалились, что ли?

– Иду, иду, – донесся из кухни голос кумы.

– Э, тетери! К нам кум Эфраин приехал!

– Подождите малость, кум! Мы тут сладкий пирог поставили, боимся – подгорит!

– А Фермин куда подевался? – спросил Кустодио.

– Пошел с собаками дикого кабана выслеживать, – раздался звонкий голосок Саломе.

Она выглянула из двери кухни, но в это время кум помогал мне стаскивать кожаные штаны для верховой езды.

Хижина у Кустодио – крытая соломой, с земляным полом, но очень чистенькая и недавно побеленная. Вокруг растут папайи, кофейные, аноновые и другие деревья. Не хватало одного: свежей проточной воды; недаром надежда получить ее так улучшила настроение хозяина.

Обстановку столовой составляли несколько табуретов, обтянутых недубленой кожей, деревянная скамья со спинкой, стол, накрытый сейчас накрахмаленной скатертью, и посудный шкаф с блистающими чистотой тарелками, блюдами и мисками разных цветов и размеров. Розовая ситцевая занавеска прикрывала дверь, ведущую в спальню, над карнизом красовалось изображение божьей матери, а по обе стороны от литографии – статуэтки святого Иосифа и святого Антония.

Вскоре из кухни появилась моя веселая круглолицая кума, отдуваясь от жара очага и сжимая в правой руке сбивалку. Посетовав, что я совсем забыл их, она сказала:

– А мы с Саломе так и ждали вас к обеду.

– Это почему?

– К нам приходил Хуан Анхель за яичками, вот сеньора и наказала ему передать, что вы сегодня приедете Послала я за Саломе на речку, она там белье стирала и хоть у нее спросите, она не даст соврать, говорю: «Ну, если и сегодня кум не придет к нам обедать, уж я его отчитаю».

– Значит, меня настоящий пир ждет?

– Вот погляжу, как вам понравится санкочо, [38]которое я своими руками приготовила. Жаль только, еще не поспело.

– Наоборот, отлично! Раз так, у меня есть время искупаться. Ну-ка, Саломе, – сказал я, остановись в дверях кухни, пока мои кум и кума тихонько совещались в столовой, – что ты мне тут наготовила?

– Желе и вот еще одно блюдо делаю, – отвечала она, не переставая что-то молоть. – Если бы вы только знали, как я ждала вас.

– Потому что… приготовила столько вкусных вещей?

– Немного и поэтому. Погодите минутку, я умоюсь, тогда смогу вам руку подать, хотя это зря, ведь вы мне больше не друг…

Она болтала, отводя глаза, не то шутя, не то смущаясь, однако невольно приоткрывала в улыбке свои влажные мягкие губы, сверкая ослепительно белыми зубами; на щеках у нее играл нежный румянец, придающий несравненное очарование цвету лица метисок. Ее обнаженные красивые руки ходили ходуном над каменной ступкой, стройный стан изгибался, распущенные волосы падали на плечи, прикрывая сборки вышитой белой блузки. Встряхнув головой, она закинула волосы за спину, вымыла руки и, вытирая их о бедра, сказала:

– Вам нравится смотреть, как я мелю? Знали бы вы, – добавила она шепотом, – как меня заботы измололи. Говорила я, что очень ждала вас.

Саломе встала так, чтобы из комнаты ее не было видно, и, протянув мне руку, сказала:

– Если бы вы не пропадали целый месяц, могли бы мне оказать большую услугу. Взгляните, где там мои тайта? [39]

– Никого там нету. Но не могу ли я сейчас оказать тебе эту услугу?

– Теперь – кто его знает.

– Да расскажи, в чем дело. Ведь ты знаешь, я все для тебя сделаю с удовольствием.

– Если я скажу «нет», то буду просто лгуньей. С тех пор как вы привели того английского сеньора, который вылечил меня от лихорадки, а потом все время справлялись обо мне, пока я не выздоровела, я поняла, что вы и вправду меня любите.

– Очень рад, что ты это знаешь.