Я сказал дону Игнасио все, что поручил мне передать отец насчет совместного откорма стада.

– Отлично, – отвечал он. – Как видите, молодняк – лучше некуда, уже настоящие быки. Не хотите ли заехать, поразвлечься немного?

Эмигдио тем временем следил глазами за работой пастухов в коррале.

– Эй, Рябой! – крикнул он. – Осторожней, не отпускай веревку!.. За хвост!! За хвост!!

Извинившись, я поблагодарил дона Игнасио за приглашение. Он не обиделся:

– Ничего, ничего, столичные жители боятся солнца и свирепых быков. Вот так и пропадают парни в тамошних школах. Этот красавчик, сын дона Чомо, не даст соврать: встретил я его в семь утра – весь обмотан платком, только один глаз выглядывает. И с зонтиком!.. Вы-то, по крайней мере, не пользуетесь этой дрянью.

В это время раздался крик пастуха; зажав в кулаке рукоять раскаленного клейма, он прикладывал его к лопатке связанного и поваленного на землю бычка и кричал: «Следующий… следующий…» После каждого такого крика слышался рев животного, а дон Игнасио делал еще одну зарубку перочинным ножом на веточке вяза, заменявшей ему хлыст.

Зная, что освобожденные после клеймения быки способны на какую-нибудь опасную выходку, дон Игнасио распрощался со мной и отправился в соседний корраль на помощь к пастухам.

На реке Эмигдио выбрал самое подходящее место, чтобы насладиться всей прелестью летнего купания в водах Амайме в жаркий полуденный час. Цветущие гуабо, над которыми кружили бесчисленные колибри, приютили нас в густой тени, и мы расстелили пончо на мягкой опавшей листве. В глубине прозрачной заводи, где были видны даже самые крохотные камешки, весело резвились серебристые сардины. Стоя на выступающих из воды камнях, голубые и белые цапли охотились за рыбой или чистили клювом перья. На противоположном берегу лежали, жуя жвачку, породистые коровы. В густой листве деревьев болтали вполголоса гуакамайи, а повыше, растянувшись на ветвях, лениво дремала стайка обезьян. Со всех сторон раздавалось однообразное пение цикад. То и дело из тростниковых зарослей выглядывала любопытная белка и тут же поспешно пряталась. Из глубины сельвы по временам доносилось печальное квохтанье куропаток.

– Повесь-ка свои кожаные штаны подальше, – сказал я Эмигдио, – а не то разболится у нас голова после купания.

Он расхохотался, увидев, как я забросил их на ветку дальнего дерева.

– А ты хочешь, чтобы все пахло розами? От мужчины должно пахнуть козлом.

– Вот именно. То-то твои штаны из козьей кожи сохранили весь ее аромат.

Во время купания, то ли потому, что тишина лесов и красота реки располагали к откровенности, то ли потому, что сам я подал к тому повод, друг мой признался, что хотя некоторое время хранил, как святыню, воспоминание о Микаэлине, теперь он безумно влюблен в одну очень красивую мулатку, но всячески скрывает эту слабость от дона Игнасио – тот сразу на дыбы встанет: ведь девушка из простых, не сеньора. В конце концов Эмигдио высказался начистоту:

– Какой мне смысл жениться на сеньоре, а потом ухаживать за ней, вместо того чтобы она ухаживала за мной! И хоть я и кабальеро, но какого черта стану я делать с такой женщиной? Зато если бы ты только знал Сойлу… Дружище, я не преувеличиваю! Ты бы ей стихи сочинял… Да что стихи! У тебя бы просто слюнки потекли: у нее также глаза, что слепой прозрел бы; а звонкий смех, а дивные ножки, а талия…

– Погоди, погоди, – прервал я его, – значит, ты так безумно влюблен, что хоть в петлю, если не женишься на ней?

– Женюсь во что бы то ни стало!

– На женщине из народа? Без согласия отца?… Впрочем, ты человек взрослый и должен сам понимать, что делаешь. А Карлос знает об этом?

– Еще чего не хватало! Избави бог! Не то в Буге об этом узнал бы каждый встречный и поперечный. Счастье, что Сойла живет в Сан-Педро и давно уже не бывает в Буте.

– Но мне-то покажи ее обязательно.

– Тебе другое дело, приведу, как только захочешь.

В три часа я распрощался с Эмигдио, принеся тысячу извинений, что не могу с ним пообедать, и в четыре уже подъезжал к дому,

Мать и Эмма встретили меня на галерее. Отец с утра уехал верхом проверить, как идут работы в поле.

Вскоре меня позвали в столовую, и я заторопился в надежде увидеть там Марию, но напрасно. Когда я спросил о ней, мама ответила:

– Завтра ведь у нас гости, и девочки стараются приготовить сласти повкуснее. Думаю, они уж все кончили и скоро придут.

Я собрался уже встать из-за стола, когда заметил Хосе, который поднимался из долины в гору, погоняя двух мулов, нагруженных связками бамбуковых стволов. Он остановился на пригорке, откуда видно было все, что делалось в доме, и крикнул мне:

– Добрый день! Не могу задерживаться, мул норовистый, а скоро вечер. Я передал вам все через сеньорит. Завтра вставайте с рассветом, дело верное.

– Ладно, – ответил я. – Приду пораньше. Привет всем.

– Не забудьте про картечь!

И, помахав шляпой, он снова погнал мулов в гору.

Я отправился к себе привести в порядок ружье. В чистке оно не нуждалось, но я воспользовался предлогом, чтобы уйти из столовой, где Мария так и не появилась.

Я держал в руке открытый ящичек с пистонами, когда увидел на галерее Марию. Она несла мне кофе и, не зная, что я смотрю на нее, пробовала его из ложечки.

Едва я ее заметил, как все мои пистоны рассыпались по полу.

Не решаясь взглянуть на меня, она поздоровалась, поставила дрожащей рукой подносик с чашкой на перила галереи, а потом, робко подняв глаза, перехватила мой взгляд, от которого сразу залилась румянцем. Опустившись на колени, она стала собирать рассыпанные пистоны.

– Не надо, – сказал я. – Я сам потом соберу.

– У меня хорошее зрение, я любую мелочь могу найти, – возразила она. – Дай-ка сюда коробочку.

Она протянула руку и, заглянув в коробку, воскликнула:

– О, да они все просыпались!

– Она и была неполная, – уверял я, помогая ей собрать остатки.

– Завтра тебе понадобятся именно эти, – сказала она, сдувая пыль с пистонов, лежавших на ее розовой ладошке.

– Почему завтра и почему эти?

– Потому что завтра опасная охота и неточный выстрел может принести беду. А по коробочке я вижу – это те самые, что подарил тебе доктор, он еще сказал, они английские и очень хорошие…

– Все-то ты слышишь…

– Кое-что я и рада бы не слышать. Может, лучше не ходить па эту охоту… Хосе передал тебе приглашение через нас.

– Ты хочешь, чтобы я не ходил?

– Как я могу просить об этом?

– А почему бы нет?

Мария посмотрела на меня и не ответила.

– Кажется, все, – сказала она, поднимаясь и оглядывая пол. – Я ухожу. Кофе, наверно, остыл.

– Попробуй.

– Только не заряжай сегодня ружье… Нет, горячий, – добавила она, потрогав чашку.

– Ладно, не буду сейчас заниматься ружьем. А ты не уходи.

Я зашел в комнату и снова вернулся на галерею.

– У меня очень много дел по хозяйству.

– Ах, да! – отвечал я. – Надо готовить угощение и наряды на завтра. Значит, ты уходишь?

Она пожала плечами и чуть склонила голову, словно говоря: «Как хочешь».

– Я должен объясниться с тобой, – сказал я, подойдя к ней. – Хочешь выслушать меня?

– Я ведь говорила, что не все хотела бы слышать… – ответила она, потряхивая коробочкой и прислушиваясь, как стучат в ней пистоны.

– Думаю, что меня…

– Это верно, верно то, что ты хочешь сказать, то, что ты думаешь.

– Что?

– Что я должна тебя выслушать. Только не сейчас.

– Как дурно ты обо мне думала последнее время!

Она, не отвечая, разбирала надпись на коробочке.

– Я ничего не буду говорить. Но скажи, что ты себе вообразила?

– Зачем?

– Значит, ты даже не позволяешь мне оправдаться?

– Я хотела бы знать, почему ты так вел себя, но мне страшно услышать это потому, что я не давала тебе никакого повода, и все время мне казалось, ты что-то скрываешь от меня… Но раз теперь ты доволен… то и я довольна.