Синар не сводил глаз с быстрых вод Гамбии и будто даже не слышал ее. Най молча смотрела на него сквозь слезы и наконец разразилась рыданиями. Тут Синар стремительно повернулся и, увидев ее слезы, нежно поцеловал любимую.

– Ты плачешь? – спросил он. – Так-то встречаешь ты долгожданный час счастья?

– Ах, никогда еще не был ты глух к моему голосу, никогда не случалось, чтобы мой взгляд не встретил ласкового ответа в твоих глазах. Вот почему я плачу.

– Когда же, – сказал он, – бывало, чтобы самый тихий твой зов не пробудил меня среди сна? Когда мог я не почувствовать твоего приближения, даже не видя, не ожидая тебя?

– Вот сейчас, мгновение назад. И то, что ты сам этого не заметил, Синар, лишь подтверждает твое равнодушие и мое несчастье.

– Прости, Най! Прости меня, ибо я думал о тебе.

– Что сказал тебе этот чужестранец? – спросила Най; она вытерла слезы и, играя, перебирала кораллы и зубы в ожерелье воина. – Почему ты все время уединяешься с ним, хотя столько раз говорил, что каждый час, проведенный без меня, для тебя мука. Он рассказал тебе, что женщины в его стране белее слоновой кости, а глаза их сини, как глубокие воды Тандо? Моя мать когда-то говорила мне об этом, но я забыла тебе рассказать… Ей много чего поведал о стране белых людей один чужеземец похожий на этого, к кому ты так привязался; по ее словам она тоже привязалась к тому белому. Но когда он покинул Кумаси, моя мать стала противна Магмау: она стала поклоняться другому богу, и мой отец… мой отец предал ее смерти.

Най умолкла, а Синар снова погрузился в свои невеселые мысли. Но вот, словно очнувшись от забытья, он взял за руку свою любимую и повел ее на вершину утеса – перед ними расстилалась бескрайняя пустыня и несла свои воды могучая река.

– И Гамбия и Таидо, – сказал он, – зародились в лоне гор. Знаешь ли ты, кто сотворил горы?

– Нет.

– Их сотворил бог. Видела ли ты, чтобы Тандо повернула свое течение вспять?

– Нет.

– Тандо, словно слеза, теряется в огромном океане. Рев морских волн заглушает рокот реки, как громовой ураган, ломающий исполинские деревья, точно сухой тростник, заглушил бы твой голос. Знаешь ли ты, кто сотворил море?

– Нет.

– Молния, которая, разодрав тучи, падает на вершину баобаба и обрывает его ветви, как увядшие цветы с тонкого стебелька; звезды, украшающие небо, подобно агатам и жемчугу на твоем платье; луна, на которую ты любишь смотреть, покоясь в моих объятиях; солнце, ласкающее твою кожу, отраженное в твоих глазах, солнце, перед которым огонь наших жертвенников подобен мерцанию светлячка, все это – творение единого бога. Он не хочет, чтобы я любил другую женщину, кроме тебя; он велит мне возлюбить тебя, как самого себя. Он хочет, чтобы я смеялся, если смеешься ты, плакал, если ты плачешь, чтобы в благодарность за твою любовь я защищал тебя, как собственную жизнь; а если ты умрешь, я буду плакать на твоей могиле, пока не соединюсь с тобой на небе, где ты будешь ждать меня до моего часа.

Най, обвив руками плечи Синара, не сводила с него нежного, самозабвенного взгляда – никогда еще ее любимый не был так прекрасен. Прижав Най к груди, Синар горячо поцеловал ее в губы.

– Так сказал мне чужеземец и велел научить тебя. Его бог станет нашим богом.

– Да, да, – обнимая возлюбленного, ответила Най. – А после него твоей единственной любовью буду я.

В тот день, когда вождь комбуманесов повелел начать торжественные празднества по случаю свадьбы Синара, с первыми лучами солнца миссионер, Синар и Най тайком от всех спустились на берег Гамбии. Отыскав укромное место, миссионер обратился к молодым с такой речью:

– Бог, любить которого я научил вас, бог, которому будут поклоняться ваши дети, превратит в храм сень этих пальм, скрывающую нас от людского взора; в этот миг он взирает на вас. Помолимся ему, да пошлет он вам свое благословение.

Выйдя вместе с нареченными на берег реки, священник медленно и торжественно прочел молитву, а они повторили ее, преклонив колени. Затем, окропив их головы водой, он совершил обряд крещения.

Некоторое время священник горячо молился, потом велел Синару и Най подать друг другу руки и, прежде чем благословить их, произнес слова, которые Най запомнила на всю жизнь.

Последнюю ночь празднества все знатные люди племени пировали и веселились в доме Магмау. Гости надели самые роскошные одежды и драгоценности. Магмау выделялся среди воинов могучим ростом и пышностью наряда, а Най затмила своей красотой и прелестью всех самых прекрасных жен и рабынь комбуманесов. Факелы из ароматической смолы, вставленные в черепа камбесов, убитых в бою рукой Магмау, освещали просторные покои. Едва смолкал гром воинственной музыки, ее сменял томный и нежный перезвон лир. Крепкие одурманивающие напитки лились рекой, и гостей одного за другим одолевал глубокий сон. Сбежав от шумного застолья, Синар прилег отдохнуть в своих покоях, а Най, сидя рядом, обмахивала его опахалом из страусовых перьев.

Внезапно в лесу раздались выстрелы, они все приближались к дому Магмау. Громовым голосом призвал Магмау Синара, и тот, схватив саблю, бросился на зов. Най обняла мужа, Магмау крикнул ему:

– Камбесы!.. Они идут сюда!.. – Тщетно пытался он растолкать и поднять отважных воинов – в беспробудном сне они лежали на подушках и на полу. – Все будут убиты!

Немногим удалось встать на ноги, остальные так и не проснулись.

Звон оружия и воинственные клики приближались. В конце селения, у берегов реки, уже пылали подожженные хижины, и багровое зарево освещало битву, отражаясь в сверкающих клинках.

Магмау и Синар, не внимая воплям женщин и мольбам Най, бросились в самую гущу боя, а беспорядочные толпы воинов бежали к дому вождя ашанти, хриплыми криками призывая его и Синара. Все вместе они пытались обороняться, укрепив входы в жилище Магмау, но тщетно – не помогло и мужество чужеземных вождей, которые отчаянно сражались и воодушевляли воинов комбуманесов.

Пуля пронзила сердце Магмау, и он рухнул наземь. Немногие из его товарищей избежали такой же участи. Синар бился до конца, бесстрашно защищая Най и собственную жизнь, пока полководец камбесов, подняв в правой руке окровавленную голову французского миссионера, не крикнул ему:

– Сдавайся – и я сохраню тебе жизнь!

Тогда Най протянула руки, чтобы этот воин связал их. Она знала, какая судьба ее ждет. Распростершись перед победителем, она сказала:

– Не убивай Синара, я – твоя раба.

Но Синар упал, раненный ударом сабли в голову, и его связали так же, как ее.

Свирепые победители ворвались в дом. Утолив наконец жажду крови, они принялись вязать пленных и грабить.

Отважные комбуманесы заснули во время пира и не проснулись вовсе… или проснулись рабами.

И вот теперь уже не победители и побежденные, а хозяева и рабы вышли на берег Гамбии. В ее водах отражались вспышки догорающего пожара. Камбесы торопились посадить в каноэ множество захваченных пленников. Но лодки еще не успели отчалить, как раздался оглушительный ружейный залп: отряд комбуманесов, хотя я поздно вступив в бой, настиг последние каноэ отплывающих врагов, и тела их всплыли на поверхность вод.

Занимался рассвет, когда пироги победителей причалили к правому берегу. Часть воинов осталась в лодках, другие высадили на землю пленников и повели под охраной в глубь леса, туда же отходили после битвы боевые отряды.

За все долгие часы пути к берегу моря Най ни разу не позволили подойти к Синару, и он видел, как слезы непрестанно струились по ее лицу.

Через два дня, ранним утром, когда солнце еще не прогнало последние ночные тени, Най и других пленников привели на побережье. Накануне ее разлучили с супругом. Несколько вытащенных на берег каноэ поджидали пленников, а далеко в море, вздымавшемся под порывами свежего ветра, белели паруса бригантины.