За последние годы в район прислали много молодых специалистов, бойких, языкастых; они могут все рассказать не только о севе, зяби, плодородии почв, хирургических болезнях, педагогике, но и о таких вещах, как кибернетика, теория относительности Эйнштейна, структура ядра, гравитация, о которых сам Дмитрий Герасимович имел лишь смутное представление. Ямщиков диву давался: когда эти люди успели поднабраться таких знаний. Перед другими он оправдывал себя: «Я ж родился в семье неграмотного. Потом война... Не до Эйнштейна было», понимая, однако, что дело не только в этом и не столько в этом. Люди замечали: предрайисполкома теперь более вежлив и осторожен в разговоре, хотя эта осторожность дается ему порою не без труда — он нет-нет да и сорвется, скажет по-армейски властно: «Все, выполняй!» Эта неумелая перестройка не спасала его от усиливающейся критики. Ямщикову все больше делали замечаний в облисполкоме, все чаще и сильнее ругали на собраниях в районе и области.

Несмотря на свой возраст, Дмитрий Герасимович выглядел еще молодцом: аспидно-черные волосы без сединок, лицо без морщин и по-юношески свежее. И на ноги крепок, много ходит, машина у него только для дальних поездок.

Именно к нему, а не к кому-то другому, пришел жаловаться на Лаптева Утюмов. И не просто жаловаться, хорош бы он был, если бы пошел жаловаться в райисполком на подчиненного. Максим Максимович просил «согласовать вопрос с областью» и отозвать Лаптева, не может же сам Утюмов, без ведома начальства, уволить главного зоотехника.

— Хорошо, подумаем... — уклончиво ответил Ямщиков.

Надо бы съездить в Новоселове побеседовать с Лаптевым, с Птицыным и другими, посмотреть, как там идут дела, провести собрание, но времени для этого пока не было. Зная Утюмова, Ямщиков подумал: «Преувеличивает мужик. Тут торопиться не надо».

Лаптев в тот день позвонил Ямщикову. Дмитрий Герасимович ни разу не видел Лаптева; голос вежливый, но с каким-то легким нажимом, в котором угадывается человек с твердым, может быть, даже упрямым характером, и Ямщиков подумал сердито: «Ишь ты, хозяин».

— Жалуются на тебя. Противопоставляешь себя коллективу...

Услышав в трубке: «Простите, но это совершенно бездоказательное утверждение...», Ямщиков повысил голос:

— Что там бездоказательное! Утюмов очень недоволен тобой. Двое ваших — Птицын и управляющий фермой, как его?.. Вьюшков... собираются уходить. Трое говорят одно и то же. Ты все же работаешь с людьми.

Ямщиков частенько говорил малознакомым или вовсе незнакомым людям «ты», если они в какой-то степени зависели от него, но терпеть не мог, когда кто-то из этих людей начинал обращаться к нему тоже на «ты».

Лаптев раза два видел председателя райисполкома на совещаниях и подивился, до чего же тот важен; Ивану Ефимовичу казалось, что Ямщиков ходит по земле, как по сцене перед зрителями, исполняя совсем неподходящую и нелегкую роль.

— Отменил планерки...

— Простите, Дмитрий Герасимович, но, может быть, нам лучше поговорить обо всем этом не по телефону.

Ямщиков почувствовал, как у него тяжело напряглись скулы и под левым глазом задергалась кожа, что случалось всякий раз, когда он сердился. Слыша резкие возражения от кого-либо, он обычно спрашивал:

— Так ты не согласен с мнением райисполкома?

Сейчас он не решился сказать такую фразу, и это еще более разозлило его; едва сдерживая себя, Дмитрий Герасимович сухо распрощался, сказав, что он все же просит подумать над его словами.

Какая-то глухая, непонятная ему самому, неприязнь к новоселовскому новичку появилась у него, и когда на сессии областного Совета секретарь обкома Рыжков заговорил с ним, Ямщиков кратко-деловито и несколько заискивающе, как делал всегда в редких разговорах с секретарем, сообщил, что будет разбираться с новоселовцами, где вместо Утюмова остался Лаптев, инвалид, непонятно как попавший в совхоз и сумевший за короткое время восстановить против себя решительно всех. «Создалась крайне нездоровая обстановка. Почему вдруг этого пенсионера решили послать на такой тяжелый участок?»

Рыжков любого человека, как правило, выслушивал до конца, и по его невозмутимому лицу, по спокойному взгляду невозможно было понять, о чем он думает.

— Я слыхал о Лаптеве. То, что мне говорили, не согласуется с вашими выводами. Лаптева очень хорошо аттестовали. Фронтовик. Был директором эмтээс, за хорошую работу награжден орденом Ленина. Между прочим, Лаптев тоже был когда-то председателем райисполкома. Долго болел. Ну и что?..

Слова Рыжкова, такие, казалось бы, обычные, сказанные спокойным голосом, сыпались на голову Ямщикова подобно камням. Дмитрий Герасимович поразился: он впервые узнал, что Лаптев был когда-то награжден орденом Ленина и работал председателем райисполкома, и пожалел, что затеял этот разговор. Чтобы не выглядеть в глазах секретаря обкома несведущим человеком, сказал:

— Все это было очень давно, Николай Николаевич. Люди меняются. Во всяком случае, в Новоселовском совхозе Лаптев показал себя не совсем с хорошей стороны.

— А в чем это выразилось? Вы были в Новоселово?

«Вот дурак, — обругал себя Ямщиков, — не готов к разговору, не надо было начинать».

— Ко мне заходил Утюмов, он крайне недоволен Лаптевым, Николай Николаевич. Утюмов требует, чтобы Лаптева от него убрали. По словам Утюмова, это страшно неуживчивый человек, с большими причудами.

Утюмов не говорил о неуживчивости Лаптева и его «причудах», Ямщиков добавил эти слова от себя, благоразумно решив: «Никто не будет разбираться в том, какие слова произнес Утюмов, а какие я». Он не знал, что ему делать, что говорить, и обрадовался, когда к Рыжкову подошли депутаты — председатели колхозов.

Жизнь складывалась совсем не так, как хотел бы Утюмов.

Ну, посудите!.. Он был почти уверен, что сразу после отпуска его переведут или в областной город, или в райцентр, никто вроде бы не возражал и говорили сочувственно: «Да, да, конечно, при такой работе болезней не избежать, к тому же возраст. Понимаем». Кем хотели назначить, не говорили. Спрашивать было не совсем удобно, и Максим Максимович потихоньку разузнавал, где какая подходящая должность не занята или вскоре освободится. Кое-что было на примете. Но время шло, должности эти постепенно занимали, и Максим Максимович начал тревожиться. Тревога оказалась небезосновательной. Когда он в конце двухмесячного отпуска, после многочисленных врачебных осмотров, лечения от диабета и сердечной слабости, пришел к председателю райисполкома, все еще чувствуя некоторое недомогание и боясь признаться в этом, Ямщиков сказал со вздохом:

— Мы тут решали... Придется тебе еще какое-то время пожить в Новоселове Может быть, к зиме...

«Понабрал всяких», — подумал Максим Максимович со злобой о Лаптеве, считая новичка если не полностью, то частично виновником своей неудачи, и тут же «ввернул» несколько критических фраз о своем новоиспеченном заме, надеясь, что председатель, как и в прошлый раз, поддержит его. Но Ямщиков нахмурился:

— Не делай, пожалуйста, скоропалительных выводов: присмотрись к нему поближе. Не какой-то случайный человек, а все же бывший директор эмтээс, награжден орденом Ленина. Надеюсь, тебе известно, что этот орден так просто не дают. Понимаю, понимаю, новое время — новые требования. Помоги человеку. Если что не так, предупреди, накажи, наконец, ты же директор.

Ямщиков и сам не знает, почему он умолчал о том, что Лаптев работал когда-то председателем райисполкома.

— Да ты и сам, Максим, знаком с его биографией. С работы его не снимали, он по болезни...

Свое, редкое в наше время и, пожалуй, несколько старомодное имя нравилось Утюмову, ему казалось, что оно легко запоминается; он замечал: его имя нравится и другим, и это было приятно.

Биографии Лаптева он не знал, его «личного дела» не смотрел, а сам Лаптев сказал о себе коротко: закончил институт, работал в МТС — и все. Из беседы с председателем райисполкома, изо всех последних событий Максим Максимович сделал вывод: с Лаптевым надо быть осторожнее.