Будет справедливым заметить, что память о Великой Отечественной войне для многих оставалась неприкосновенной. Дети с благоговением относились к героям войны. Они продолжали с интересом читать «Улицу младшего сына» Льва Кассиля и вдохновляться подвигом Зои Космодемьянской^{368}. Однако некоторые, если верить их более поздним утверждениям, даже к героям войны относились скептически. Один ленинградец (1960 гр.) на вопрос, много ли он помнит пионеров-героев военного времени, с отвращением сказал: «Как грязи», — после чего с трудом выудил из своей памяти двух мальчиков-партизан: Валю Котика и Леню Голикова. На следующий вопрос, помнит ли он, что они сделали, последовал неохотный ответ: «Себя взорвали… Да они все там это…с фашизмом воевали, дураки!»^{369},[238] Информанты чаще и с большей готовностью вспоминают школьный фольклор вроде «Марат Казей насрал в музей», чем сведения о героях, почерпнутые на уроках в школе[239].

Такого рода отношение не может рассматриваться только как прозрение в постсоветскую эпоху. Еще в 1961 году в провинциальном Тамбове разразился скандал в связи с импровизированным уличным представлением: местный поэт выбрал в качестве трибуны для чтения своих стихов площадку у памятника Зое Космодемьянской. Как объясняла потом встревоженная комсомольская администрация, она не имела ничего против поэзии как таковой: «Ведь и члены бюро, и участники Пленума, конечно, не против чтения стихов, не против хорошей, увлекательной организации досуга, а против мерзких плевков и окурков, которые сыпались на памятник Героя Советского Союза, нашей землячки ЗОИ КОСЬМОДЕМЯНСКОЙ — памятник, к которому каждую весну молодые и старые, жители нашего города несут первые живые цветы; против корчащихся тунеядцев, которые своим кривлянием оскверняют это священное для тамбовчан место»^{370}. Очевидно, однако, что не у всех в Тамбове этот памятник вызывал такие пламенные чувства — для некоторых он был просто заметным местом, подходящим для публичного выступления. Если даже Зоя Космодемьянская потеряла неприкосновенность, то Павлик, всегда вызывавший противоречивые эмоции, не имел шансов выжить.

Постепенно дискуссии на тему о пионерах-героях стали проходить только на уроках внеклассного чтения. Вспоминает одна ленинградка 1969 года рождения: «А-а. Героев-пионеров… а-а, ну… Вот знаешь, вот общая картина… впечатления помню, но назвать каждого по отдельности сейчас не могу. Но помню, мы их много действительно читали. Нас заставляли читать… про них. Раз вы готовитесь в пионеры, значит, должны знать вообще пионерскую организацию. Ну, все в таком роде. Нуда. Тогда такое было, конечно»^{371}. Как с краткой определенностью выразился один мужчина, старше этой женщины почти на десять лет, все было «расписано, раскатано»^{372}. Можно сказать, что происходила общая дегероизация советской детской и юношеской культуры. Почта ленинградского отделения издательства «Детская литература» начала 1960-х годов свидетельствует о том, что в это время большой популярностью пользовались приключенческая литература и научная фантастика, а не дидактические жизнеописания «Железного Феликса» или Кирова. Письма о вдохновляющих примерах давно умерших коммунистов приходили теперь только из отдаленных регионов страны[240]. В основном же детей и молодежь в эти годы неодолимо влекло к «идолам» — чемпионам спорта или поп-звездам, в том числе западным, таким как, например, «Битлз». У детей младшего возраста кумирами стали телевизионные персонажи из популярных мультфильмов или сказочные принцы и принцессы. Наконец, пример для подражания находили в кругу собственных семей. Им могла стать, например, мать, героически совмещавшая полную нагрузку на работе с семейными обязанностями и при этом всегда окружавшая любовью и заботой своих детей^{373}.

При таком циничном отношении к герою нет ничего удивительного в том, что, когда в 1991 году советской системе пришел конец, статуя Павлика в Москве, так же как и памятник основателю ВЧК Феликсу Дзержинскому, пала одной из первых в этом пантеоне. Вслед за ней памятники Морозову исчезли и в других местах, в том числе в Свердловске. Мемориал в Герасимовке, хотя и сохранился, нуждается в полной реставрации. Приехав туда в 2003 году, я нашла огромную бетонную глыбу, отдаленно напоминающую наковальню и установленную на окраине деревни у леса, в котором были найдены тела братьев Морозовых, в самом плачевном состоянии. Надпись на ней — обращение Горького к комсомолу: «Память о нем не должна исчезнуть» — почти совсем стерлась, и, не зная этой

фразы заранее, ее невозможно было прочесть. В музей больше не приезжали организованные группы, а в течение нескольких лет его и вовсе закрыли для посетителей. Всю экспозицию, кроме реконструкции классной комнаты на верхнем этаже, где Павлик якобы сидел за партой, разобрали. Сохранились только подарки от пионерских делегаций, знамена, фотографии и документы, пылящиеся в боковой комнатке. Состояние музея не особо беспокоило местных жителей. Как мне сказали в сельской администрации, «нам хватает забот о том, чтобы выжить». Герасимовцы относились к герою с оттенком потребительства. Они считали, что благодаря известности Павлика условия в их деревне были немного лучше, чем в других местах: проложена приличная дорога, построены дом культуры и школа…[241] Раньше у герасимовских школьников существовала традиция отвинчивать шарики со штанг на ограде, окружающей могилу Морозовых, и бросать туда записочки с просьбами об удаче на экзаменах и т.п. Но ко времени моего приезда эта традиция, очевидно, вымерла и внутри штанг лежали только гнилые листья.

Уже в пору заката советской эры, к началу XXI века легенду о Павлике, казалось, вовсе позабыли. Лишь некоторые люди, выросшие в 1930-е годы и преданные идее коммунизма, по-прежнему готовы защищать отдельные аспекты его культа, в частности самоотверженность и социальное бескорыстие пионера-героя. «Образ был такой положительный для молодого поколения, это был положительный образ, на которого равнялись, по которому учились», — с убежденностью сказала мне в сентябре 2003 года одна женщина, родившаяся в Свердловске в 1931 году^{374}. Особенно страстно подобная точка зрения отстаивалась в российской национал-патриотической и коммунистической прессе, которая утверждала, что пламенный пионер Павлик НЕ ДОНОСИЛ на отца, а всего лишь дал свидетельские показания, когда этого потребовал закон. В подтверждение этой версии, приобретшей известную популярность, приводились ссылки на секретные документы ОГПУ^{375}.[242]

Для других Павлик превратился в символическую фигуру иного плана: в нем сконцентрировалось и отразилось чудовищное отношение советской системы к детям, которая с шокирующей расчетливостью оболванивала младшее поколение и манипулировала им^{376}. А после того как книга Юрия Дружникова стала известна из первых или вторых рук, многие видели в Павлике жертву системы в самом непосредственном смысле этого слова, поскольку предполагалось, что его убило ОГПУ[243]. Так или иначе, легендарный пионер был низвергнут с пьедестала — семидесятилетняя годовщина его гибели в 2002 году почти не привлекла общественного внимания, а немногочисленные отклики в прессе свидетельствовали о закате культа. Среди разнообразных материалов, вывешенных в русском Интернете осенью 2002 года, нет ни одного, где бы отстаивался советский взгляд на Павлика как на героя, зато появился ряд текстов, иронически толкующих этот образ. Среди них песня рок-группы «Крематорий» (где мальчик назван «обиженным богом дебилом», а о Татьяне Морозовой сказано: «В тело родной его мамы вошел / Не один табун бравых мужчин»), а также пьеса Владлена Гаврильчика (в ней Павлик вместе с Тимуром спасает Пушкина от роковой дуэли)^{377}. В материале, опубликованном в начале 2004 года, авторы предприняли попытку реабилитировать Павлика; они привели фрагменты интервью в жанре «разговоров с прохожими», которые свидетельствовали о том, что лишь представители старшего поколения еще помнили, кто это такой^{378}.[244] Очевидно, что к этому времени культ на массовом уровне полностью потерял свою жизнеспособность.