Таким образом, Мария вынуждена была довольствоваться своим положением пленницы, а королева, ни на секунду не выпуская из вида свою дорогую сестру, тем не менее была полна решимости показать людям, что королевы неподвластны людскому суду, несмотря на выдвинутые против них обвинения.

Это было необходимо также и потому, что Эми Робсарт имела неспокойную привычку время от времени напоминать о себе. Людям нельзя позволять делать нежелательные сравнения.

В это время случилось так, что трещина в отношениях с Испанией расширилась настолько, что ее уже нельзя было не замечать.

Для Англии королева была символом. Собрав вокруг себя красивых мужественных людей, она являла собой прекрасную мечту, была их госпожой, которой они все хотели услужить, потому что были влюблены в свой идеал. Но еще она была их матерью, и их благосостояние составляло самую большую заботу всей ее жизни. Она была нежной Женщиной и, как все, смертной, но, будучи помазанницей Божьей, становилась неуязвимой и неприступной. Она хотела, чтобы ее люди оказались смелыми, чтобы они ради нее шли на приключения и совершали подвиги, таких она награждала улыбками и осыпала своими милостями.

Она была владычицей их дум, и они должны хранить ей верность. Им следует постоянно искать, чем бы ее порадовать, предназначенные ей слова и мысли должны стать словами и мыслями влюбленных в нее людей. Они все должны любить ее, для них она должна быть идеальной женщиной. Но им никогда не следует забывать, что для них всех она является госпожой. И в то время как для ее красивых и галантных придворных, для ее советников и солдат она была царственной госпожой и возлюбленной женщиной, они никогда не должны забыть, что для своего народа она была Матерью — принимающей всех под свое крыло Матерью, — ее помыслы и вся ее энергия направлены на благо ее народа.

Она желала, чтобы Англия стала счастливым домом для ее народа — процветающим домом, — а так как, по ее убеждению, ни один дом нельзя считать счастливым и процветающим, если в нем не будет царить мир, то она питала отвращение к войне.

Елизавета часто говорила своим министрам, упрекая их в том, что они толкают ее предпринять против другой державы какие-либо действия, которые она не одобряла: «Мой отец растратил огромные богатства на войну. Я изучала историю разных стран, но ни разу не замечала, чтобы кому-нибудь война приносила хорошие плоды. Она всегда несла с собой бедность, голод, боль и горе, но никак не добро. Я не король, чтобы добиваться побед на поле брани. Меня это не привлекает. Я — королева, мать моего народа, и я хочу, чтобы он был счастлив в своем доме. Я знаю, что такое счастье им могут принести удачная торговля, хорошие урожаи. Мой народ станет меньше меня любить, если я обложу этих людей непомерными налогами, которые они станут платить для войн, как делали до меня другие. А я такая мать, которая хочет сохранить любовь своих детей».

Королева настолько ненавидела саму мысль о войне, что сердилась от одного только упоминания о ней, и частенько во время заседаний Совета она давала советнику пощечину или снимала свою туфлю и швыряла в него, потому что ей казалось, будто он подстрекает своих сотоварищей к проведению слишком воинственной политики.

Тем не менее, она мечтала, чтобы Англия стала великой. Англия уже начала осознавать себя владычицей морей. Джон Хокинс положил начало торговле рабами, которая для Англии обернулась выгодным делом, он отправлял на плантации Центральной Америки и Вест-Индии суда с невольниками из Западной Африки. Его младший двоюродный брат Френсис Дрейк присоединился к Хокинсу. Двое этих бесстрашных моряков из западных графств то и дело вступали в яростные схватки с испанцами в открытом море и возле берегов Мексики и Перу. Мартин Фробишер задался вопросом, почему моря и новые земли нужно отдавать на откуп Испании и Португалии. Разве англичане не такие же отважные, как испанцы! Даже если английским кораблям не хватало изящества испанских галеонов, то храбрость английских моряков окупала это с лихвой. Более того, разве они не служат королеве, которой хотели бы продемонстрировать свой успех!

Она одобряла их, но только молча. Она была госпожой, перед которой они могли ходить гоголем, у ног которой они обязаны сложить свои сокровища. Но им следует зарубить себе на носу, что они не должны причинять вреда ее родственникам. Если эти искатели приключений в открытом море рассматривали испанцев как своих кровных врагов, если они надели на себя личину пиратов и грабили добро, ранее награбленное испанцами, это хорошо и чудесно, но ее родственники должны оставаться в безопасности. Она не ввяжется в войну ради пиратов. То, что они делают, — это их личное дело. Они должны сами добывать себе средства, она не станет облагать их налогами для пополнения своей казны. Пусть они докажут, что они настоящие мужчины, мужчины, которые верят в удачу, и она еще больше станет их за это любить.

Таким образом, она негласно поощряла этих искателей приключений. Испания же взирала на них с холодным бешенством. Ну что можно поделать с этой женщиной?! Она жила по своим собственным законам. Когда ей было выгодно, она пользовалась женской логикой.

За эти годы любовь народа к Елизавете еще больше возросла. Они принимали ее такой, какой она сама себя считала — чем-то большим, чем просто человеческое существо. Но она все равно постоянно показывала им, как она человечна, постоянно отбрасывала формальности, которые, как она говорила, были созданы для королевы, а не королева для них. Она придумала уменьшительные имена для тех, кто ей служил. Первыми, конечно же, шли ее любимые Глаза, а теперь и другой молодой человек, Кристофер Хэттон, стал пользоваться ее благосклонностью. Красивый, обаятельный, способный произносить цветистые речи, он оказался еще и самым хорошим танцором, какого ей когда-либо приходилось встречать. Она прозвала его своими Веками. Тогда как Сесил стал ее Умом.

После высылки из Мадрида ее посла доктора Манна возросло напряжение в отношениях с Испанией. Елизавета сдержалась. Она сказала, что королева так просто не забудет оскорбление со стороны Испании. И добавила, что Филипп никогда ей не простит того, что она отказалась выйти за него замуж, и именно поэтому он прислал этого одиозного Де Спеса, заменившего на посту посла своего очаровательного предшественника. Де Спес не говорил ей комплиментов, не льстил ей, и она сильно его невзлюбила, она пребывала в уверенности, что он собирается очернить ее в глазах своего хозяина.

А вскоре поступило сообщение, что на четыре испанских корабля, идущих во Фландрию, напали французские пираты и заставили их укрыться в Саутгемптоне, Фалмуте и Плимуте.

Когда Сесил и Роберт принесли ей эти вести, Елизавета расплылась в довольной улыбке.

— А что у этих кораблей в трюмах? — спросила она.

— Золотые и серебряные слитки, — сказал Сесил. — Их направили генуэзские купцы в качестве займа для Альбы во Фландрии.

— А ваше величество прекрасно знает, кому предназначаются эти деньги, — вставил Роберт.

— Знаю. Чтобы заплатить солдатам, благодаря которым он остается на этой несчастной земле и мучает ее народ.

— Боюсь, что это так, ваше величество, — сказал Сесил.

— Мне очень грустно даже подумать об этих бедных душах, — ответила она, — оставленных на милость Альбы и его инквизиции.

— Многие из тех, кому удалось убежать, нашли пристанище на нашей земле, — напомнил ей Роберт. — Они будут до конца своих дней благословлять ваше величество.

— Бедные люди! Бедные люди! И эти слитки предназначены для оплаты солдат… солдат, которые служат таким тиранам. Что вы думаете, мои дорогие Глаза? Что думаете вы, сэр Ум, по поводу того, что предпримет его всекатолическое величество, если слитки никогда не попадут в руки этому тирану герцогу?

— Он скажет о вашем величестве такие слова, которые я не осмелюсь и вымолвить, — ответил Роберт.

— Я спросила, не что он скажет, Роберт. Я спросила, что он предпримет.