Он с чувством произнес:

— Моя королева знает, что, услышав новость, ваше величество обрадуется сильнее всех ее друзей. Хотя сын дорого ей достался и с риском для ее жизни. А в это время с ней так сурово обращались, что она пожалела, что вообще вышла замуж.

Елизавета осталась весьма довольной его высказыванием, которое лукавый шотландец прибавил явно для того, чтобы доставить ей удовольствие.

— Может, вы станете крестной матерью маленького принца, ваше величество? — спросил Мелвилл.

Елизавета сказала, что она с радостью примет это предложение.

Распрощавшись с послом, когда уже отпала необходимость играть роль, она с некоторым беспокойством отметила, что на свете теперь есть еще один претендент на английский трон, которого не так-то просто сбросить со счета.

Не оставалось никаких сомнений, что граф Лестер уже не пользуется прежним расположением королевы. Норфолк и Сассекс открыто выступали против него и на каждом шагу демонстрировали свою неприязнь. Только Сесил, будучи значительно мудрее, не принимал участия в их стычках.

Во время празднества по случаю Двенадцатой ночи [Двенадцатая ночь — двенадцатая ночь после Рождества, канун Крещения.] королева поразила всех присутствующих, провозгласив Томаса Хениджа Бобовым королем, чью роль обычно исполнял Роберт Дадли, потому что никто при дворе не обладал таким остроумием, таким обаянием и энергией, чтобы сыграть эту роль так, как должно.

В душе Роберт бесился, но он ничего не мог с этим поделать. Он никак не мог добиться от королевы аудиенции, потому что ему хотелось поговорить с ней так, как это нельзя было сделать в присутствии свидетелей.

Казалось, что Елизавету полностью удовлетворяло общество нового фаворита. Норфолк и Сассекс открыто потешались над Робертом, а их сторонники ввязывались в ссоры с его людьми.

Для Роберта такое положение дел стало невыносимым. Внешне Сесил оставался его другом, но Роберт понимал, что тот всего лишь следовал соображениям безопасности, одно лишь слово королевы, означающее, что ее безразличие превратилось в ненависть, — и вряд ли у Роберта останется при дворе хоть один друг. Что касается простых людей, то он никогда не пользовался у них популярностью, они винили его во всех тех скандалах, которые затрагивали королеву.

Он спрашивал себя, не следует ли ему поддержать идею брака Елизаветы с эрцгерцогом, но ведь это означало отказаться от всех своих надежд. Он перестал бросать взгляды на Летицию и страшно обеспокоился тем, что королева не проявила к этому его шагу никакого интереса и продолжала улыбаться Хениджу. Он надеялся, что когда он бросит Летицию, Елизавета бросит Хениджа, но она ясно давала ему понять, что их отношения не восстановились на прежнем уровне. И если он останется при дворе, то будет должен, подобно любому другому человеку, подчиняться королеве.

Роберт чувствовал себя покинутым и пребывал в подавленном настроении. Празднование Двенадцатой ночи показалось ему венцом всех его мучений, потому что на празднике Хенидж намеренно оскорблял его. Он приказал Лестеру задать королеве слудующий вопрос: «Что труднее вычеркнуть из памяти — дурное мнение, вызванное злым наушником, или ревность?»

Это был вопрос со значением, имевшим двойной смысл. И надо, чтобы его задал человек, которого королева некогда так сильно любила.

С ожидаемым от него безразличием Роберт поставил этот вопрос перед королевой, которая с улыбкой изобразила глубокую задумчивость, прежде чем ответить: «Милорд, по моему мнению, от них обоих трудно избавиться, но от ревности — труднее».

После праздника разъярившийся Роберт послал одного из своих людей в покой Хениджа с предупреждением, чтобы тот приготовился к встрече с графом Лестером, который собирается задать порку Томасу Хениджу.

Ответ Хениджа гласил, что он приглашает к себе лорда Роберта, но, если тот придет с розгами, то его будет ждать шпага.

Роберт оказался в затруднении. Он не осмеливался начать поединок, потому что дуэли были запрещены лично королевой.

Услышав об этом, королева удалила от двора человека, который осмелился передать Хениджу записку Роберта. Дуэли находились под запретом по ее личному приказанию, и любой человек, который принимал участие в попытке развязать ее, должен быть наказан.

Она послала за Робертом.

— Что касается вас, милорд Лестер, — сказала она, отведя взгляд в сторону, — то прошу вас проследовать в свои покои. — Она внезапно топнула ногой и воскликнула: — Черт побери, милорд! Я желала вам добра, но мои милости не замыкаются на вас. У меня много слуг, которым я даровала и буду в дальнейшем даровать свои милости, а если вы думаете, что всем здесь заправляете, то мне придется дать вам урок. Здесь есть одна-единственная госпожа и ни одного господина. А того, кто благодаря моему расположению стал слишком наглым, следует поставить на место. Он должен помнить, что, если я подняла его, то я могу и сбросить вниз.

Роберт поклонился и, не проронив ни единого слова, удалился.

В крайне подавленном настроении он целых четыре дня сидел в своих покоях. Но к концу этого срока Елизавета воскликнула с притворным изумлением:

— А где это милорд Лестер? Мне кажется, прошло какое-то время, как я его не видела.

Он явился, но она была с ним всего лишь любезна и не больше.

«Лестер катится ко дну», — ликовали его враги.

А Елизавета продолжала вести себя так, словно Роберт значил для нее не больше, чем любой другой придворный.

Сассекс открыто смеялся над ним в присутствии королевы.

Вспыхнула отчаянная вражда. Роберт настаивал, чтобы его последователи носили голубые кружевные нашивки, чтобы он мог немедленно узнать их и выявить среди них чужака. Норфолк наградил своих последователей желтым кружевом. Между двумя фракциями постоянно происходили ссоры, и королева так же резко выговаривала Роберту, как и Норфолку.

В отчаянии Роберт попросил разрешения покинуть двор, и к его еще большему отчаянию, оно ему было даровано.

Он отправился в Кенилуорт, спрашивая себя, не расстался ли он навсегда со своей мечтой. Он боялся уже не только того, что она никогда не выйдет за него замуж, ему казалось, что королева сильно его невзлюбила.

Он попытался занять себя достройкой замка и расширением парка. Кенилуорт, перешедший к нему в виде небольшого имения, теперь, когда он потратил тысячи фунтов на его расширение и улучшение, стал одним из самых величественных мест в стране.

Вскоре Роберт понял, что еще большие неприятности ждут его впереди. Его родственник и слуга Томас Блаунт прискакал в Кенилуортский замок с известием о том, что какой-то человек поклялся Норфолку и Сассексу, что он ради графа Лестера скрыл преступление, которое граф совершил ранее, и оно связано со смертью жены Лестера, безо всякого сомнения, происшедшей в результате убийства.

Блаунт выяснил, что человек, который нанес Роберту такой удар, был сводный брат Эми, Джон Эппл-Ярд.

— Он болтал об этом в Норфолке, милорд, и это достигло ушей почтенных господ, а они, не теряя времени даром, разыскали Эппл-Ярда и пообещали ему награду в том случае, если на суде в Лондоне он повторит то, о чем болтал своим деревенским дружкам.

Роберт криво усмехнулся. Он сказал:

— Подумать только, ведь я одаривал этого человека. Это мне он обязан своими обширными землями и богатствами. В последние годы он частенько просил о той или иной помощи, но, покинув двор, я не мог с такой готовностью, как раньше, отвечать на его просьбы, потому-то он и ищет, чем бы мне отомстить.

— Милорд, — сказал Блаунт, — вам следует отрицать это обвинение. Вы уже и раньше так поступали. И сделайте снова то же самое.

Роберт пожал плечами.

— Тогда, — сказал он, — я был другом королевы, а сейчас меня лишили моей привилегии. Если бы не она, я бы не выскользнул из лап моих врагов, когда умерла Эми.

— Но, если бы не она, то Эми бы не умерла! — с жаром произнес Блаунт.

— Приговор гласил — «несчастный случай», — ответил Роберт.