И точно так же было и на следующий день в Уайтхолле на коронации в аббатстве. Мечта стала реальностью. Она была помазана мирром, ей вручили державу и скипетр, и в воздухе эхом разносились слова: «Да, да, да. Боже, храни королеву Елизавету!»

Ей оставалось выполнить один долг, которым, как заверили ее советники, она не могла манкировать. Страна не может жить счастливо, пока во дворце не появится детская и у Елизаветы не родится сын.

«Выходи замуж, — следовал неотложный приказ. — И чем скорее, тем лучше».

Несмотря на кокетливо высказываемую прихоть остаться девственницей, Елизавета ни в коей мере не желала оскорблять чувства своих подданных, а так как на всем свете не было лучшей партии, чем королева Англии, то очень многие боролись за ее руку.

Тем временем она все яснее давала понять, какой будет ее дальнейшая политика.

Она осторожно объявила протестантским государствам, что намерена вернуть Англию в лоно реформаторской церкви, но в то же самое время, не желая обидеть Францию и Испанию, дала понять, что обеспечит своим подданным свободу вероисповедания.

Папа Римский был вне себя от бешенства. Он заявил, что отказывается понимать, какое право имеет рожденная вне брака женщина занимать место на троне, когда, по его мнению, законной наследницей является Мария Шотландская. Он не мог понять, как эта новая догма о свободе сознания может принести успех. Он опасался ее последствий.

Королева, чувствуя себя в безопасности в своей стране, могла спокойно игнорировать мнение папы, ибо знала, что большинство ее подданных ждут от нее именно этого. Она отозвала своего посла из Рима, однако он, находясь под угрозой отлучения от церкви в случае выполнения ее приказа, остался на месте. Королева на это никак не отреагировала. С ней — вся Англия, и какое ей дело до остального мира? Пэры-католики поцеловали ее в щеку и поклялись в вассальной зависимости. За ней стеной стоял простой люд, потому что непродолжительный возврат к Риму во времена Марии, принесший им нищету и преследования, казался им дьявольской вещью.

Елизавета продолжала проявлять великодушие по отношению к своим старым врагам, а они в свою очередь, видя, что им нечего бояться (как она и предвидела), были готовы служить ей.

Королева смеялась над их страхами. «По натуре мы — львы, — сказала она. — И не можем опуститься на уровень мыши и грызть других».

Страна вырвалась из-под гнета Марии в плачевном состоянии, и на молодую королеву возлагались огромные надежды. Теперь все с нетерпением ждали, что она выйдет замуж. Ее советники полагали, что, хотя она и проявила достаточную мудрость, но, будучи женщиной, все же нуждалась в твердой мужской руке, которая помогла бы ей управлять страной.

Елизавета только усмехнулась на это. Она собиралась продемонстрировать им, что львица не хуже льва может постоять за себя. Но это в будущем. В таких вопросах ей никогда не должна изменять осторожность.

Вскоре тонкое коварство королевы стало приводить в изумление ее окружение, и никто не ощутил этого лучше, чем испанский посол граф Ферия. Ферия возлагал надежды на пэров-католиков, которые, как он был уверен, переметнулись на сторону Елизаветы в своих личных целях. Он уверил своего хозяина, что этих людей можно легко переманить на сторону Испании, давая им значительные взятки. Филипп решил, что в его словах есть определенный смысл и приготовился потратить часть испанских денег на своих друзей-католиков в Англии.

Граф решил, что самым вероятным «стипендиатом» может стать лорд Уильям Ховард, католик, которого королева назначила своим камергером и который, по сведениям Ферии, весьма неравнодушен к взяткам. Но еще до момента первой выплаты Ховард проявил явное нежелание принять деньги. Ферия был безутешен, ведь он возлагал на Ховарда такие большие надежды. Через пару дней, к великому ужасу графа, Ховард наотрез отказался получить взятку, он пришел к Ферии и заявил ему: «Я не могу принять ваше щедрое предложение, пока не уверюсь, что королева одобрит его». Ферия был как громом поражен! Он вел переговоры о деньгах с Ховардом чрезвычайно деликатно, и ему не могло прийти в голову, что этот человек не осознал со всей ясностью, с какой целью ему даются деньги. Но самое поразительное было еще впереди. «Я получил согласие королевы на эти деньги и буду очень вам признателен, если вы сейчас произведете первую выплату».

Филипп и Ферия были доведены до белого каления. Они получили еще одно наглядное подтверждение острого ума королевы.

Но Елизавета на этом не остановилась. Она радостно заявила Ферии, что была очень рада узнать о его щедрости. И скромно добавила: «Я полагаю, что его всекатолическое величество не посчитает для себя оскорбительным, если я найму некоторых его слуг, которые у него есть среди моих придворных».

Граф написал своему хозяину, что бессмысленно продолжать дело со взятками. Он планировал соблазнить Сесила, Бэкона, Роберта Дадли и Пэрри работать на Испанию. Между тем Сесил обладал огромным состоянием и деньги вряд ли заинтересовали бы его. Бэкон являлся ближайшим другом и шурином Сесила — они оба были женаты на дочерях сэра Энтони Кука, которых называли чрезвычайно учеными «синими чулками». Здесь для Ферии успеха не предвиделось. Более сговорчивым мог бы оказаться казначей Пэрри, которого Елизавета произвела в рыцари. Его настоящее имя — Вогэн, но, так как его отца звали Хэрри и он был из Уэльса, то его стали называть по-местному — Томас ап-Херри, что позднее превратилось в Пэрри. Этот человек слыл сплетником, но и он был так предан королеве, что Ферия не спешил предложить ему деньги. Что же касается лорда Роберта Дадли, красивого молодого человека, почти ровесника королевы, то, вероятно, Елизавета в него влюблена, во всяком случае своим поведением она давала пищу для такого рода сплетен. Поэтому лорд Дадли, пожалуй, тоже ненадежен. Кому же из придворных можно доверить работать на Испанию?

Но королева внезапно положила конец его прикидкам, объявив, что испанским «стипендиям» будет положен конец.

Сейчас она была готова рассмотреть брачные предложения своих поклонников, и эта перспектива доставляла ей неслыханное удовольствие.

Первым и самым важным претендентом был ее шурин Филипп, король Испании. Как же она была довольна собой — то веселая, то серьезная попеременно, — наводя страх на напыщенного Ферию, отказываясь сначала принять его, а потом, усадив его подле себя и носясь с ним как с писаной торбой, Елизавета заявила, что, по ее мнению, этот брак не может быть удачным. Она снова и снова напоминала о том, как страдал ее отец, после того, как справил свадьбу со вдовой своего брата.

Ферия заверил, что папа даст свое разрешение на заключение брака между родственниками. Она возразила, что не кто иной, как Папа показал себя ее врагом. Ферия холодно заметил, что Папу может убедить его господин, и если брак состоится, то Елизавете не нужно будет бояться папского гнева.

Королева признала, что это верно. Но поскольку она вовсе не опасалась папского гнева, то что же она от этого выиграет?

Были и другие претенденты: Эрик Шведский и эрцгерцог Карл, сын императора Фердинанда. Ей доставляло огромное удовольствие рассматривать предложение каждого из них и поочередно обсуждать их достоинства, постоянно менять точку зрения, создавать препятствия и потом притворяться, что склоняется в ту или иную сторону. В честь послов ее претендентов устраивались многочисленные приемы и развлечения, но ничье ухаживание не принесло успеха.

Елизавета сказала послам, что не может забыть, какой неприязнью пользовался брак ее сестры. Она полагает, что англичане желали бы, чтобы их королева выбрала себе в мужья англичанина.

Подобные заявления позволили воспарить диким надеждам определенных вельмож. Среди них был граф Арундельский, который уже предлагал Елизавете свою руку, когда она еще не стала королевой. Елизавета притворилась, что серьезно к нему относится, и не только потому, что была рада любому мужчине, который объявил о своем намерении жениться на ней, но в основном потому, что ей требовалась поддержка всех влиятельных людей на данном этапе ее правления.