— Знаю. А где твоя хозяйка?

— Она отправилась верхом вместе с отцом, милорд.

— Что-нибудь произошло, Пинто?

— Произошло, милорд? Нет… нет. Теперь с миледи будет все в порядке, раз вы приехали.

Он слегка сам удивился, почему его вдруг заинтересовала Пинто, но почти сразу же нашел ответ. Она не была безобразной, кроме того, она прекрасно его понимала. Пинто руководствовалась не любовью, а неприязнью, которую он у нее вызывал. Какая, должно быть, странная женщина эта Пинто!

Она уже собиралась выскочить из комнаты, как вдруг он неожиданно встал у двери, преградив ей путь.

— Мне не хотелось помешать тебе, Пинто. Не спеши.

— Я просто убирала вещи миледи.

— Тогда я умоляю тебя продолжать свое занятие.

— Но я уже все сделала, милорд.

Он медленно приблизился к ней, чувствуя, как растет ее возбуждение.

— Что это, Пинто? — Он приподнял ее подбородок и взглянул прямо в глаза. — Мне не по душе, что ты мне совсем не доверяешь. Почему ты всегда убегаешь при моем появлении и бросаешь на меня полные страха взгляды. Или ты думаешь, что я не замечаю.

— Но, милорд…

Он стремительно наклонил свою голову и поцеловал ее. Он удивился этому своему шагу почти так же сильно, как и служанка.

Пинто вырвалась и выбежала из комнаты. Улыбаясь, он проводил ее взглядом. Как глупо с его стороны было думать, что она его ненавидит. И она — прежде всего женщина.

Бедная Пинто! Она прятала свои интимные чувства под покровом недоверия и подозрений, но ей не стоило его бояться. Он не покусится на ее добродетель.

Когда, вернувшись с конной прогулки, Эми обнаружила мужа дома, то чуть не завизжала от восторга.

— Но, Роберт, почему же ты не сообщил о своем приезде? — воскликнула она, бросаясь ему навстречу. — Я пропустила часы, которые могла бы провести с тобой, ведь я не сомневаюсь, что ты очень скоро опять меня покинешь.

Когда Дадли хотел, он мог очаровать кого угодно.

— Как хорошо снова быть дома, вдали от мишуры этого двора.

— Ты говоришь так, будто не любишь там бывать.

— Конечно, нет, ведь он держит меня вдали от тебя и от дома.

И хотя Эми не могла оторваться от ласк мужа, она надула губки и сообщила, что до нее дошли кое-какие слухи.

— Какие конкретно слухи?

— Говорят, что к тебе чрезвычайно благоволит королева.

— Королева справедлива. Она помнит тех, кто был ее другом в беде.

— Да. Но говорят, что ты у нее фаворит особенный.

— Это всего лишь пустая болтовня.

Позже он отправился вместе с ней в поездку по имению, он должен был осмотреть молодых ягнят и проверить, как посеяли овес и бобы. Лорд изобразил живейший интерес ко всем этим вещам и мысленно поздравил себя с тем, что избежал этого навсегда.

Но он не мог скрыть от Эми, что заскочил домой ненадолго.

— Нет, ты должен остаться! — запротестовала она.

Он подумал о том, что она слишком уж избалована. И все потому, что являлась наследницей своего отца и росла со взрослыми сводными братьями и сестрами, будучи всеобщей любимицей. Он, должно быть, сошел с ума, когда женился на ней.

— Увы, моя любовь, я выполняю поручение королевы. Я должен вернуться, чтобы участвовать в подготовке к коронации.

— Роберт, а почему я не могу поехать с тобой?

— Это невозможно.

— Но жены других лордов находятся при дворе.

— Когда они занимают какие-нибудь посты при королеве.

— Разве я не могу стать фрейлиной?

— Сможешь, Эми. Но всему свое время. Королева не просидела на троне еще и месяца, и если даже, как ты слышала, она и благоволит ко мне, я не могу просить у нее слишком многого.

— Разве это слишком много — просить предоставить твоей жене местечко при дворе?

Он мог бы иронически усмехнуться на это.

— Я уверен, что много.

— Но, Роберт, надо же что-то делать. Я не могу проводить здесь месяц за месяцем, в то время как ты находишься при дворе.

— При каждом удобном случае я буду навещать тебя, Эми. Можешь в этом не сомневаться. Мои обязанности королевского шталмейстера отнимают слишком много времени. Я даже думаю, что могу вызвать неудовольствие королевы своим долгим отсутствием.

— Я боюсь королевы, Роберт.

— И правильно делаешь. Она страшно разгневается, если узнает, что ты меня здесь задерживаешь.

— И может отправить тебя в Тауэр! Ах, Роберт, смогу ли я когда-нибудь попасть ко двору?

Он успокоил ее, как всегда, при помощи нежных слов, ласк и планов на будущее. Но как же все-таки он был рад, когда наконец вырвался из Норфолка в Лондон к королеве!

Накануне коронации Елизавета проехала по Сити, чтобы собрать изъявления любви своего народа.

Королева уже проплыла по реке от Вестминстерского дворца к Тауэру за несколько дней до субботы, назначенной для торжественного шествия, а в субботу она — прекрасная и величественная в темно-красном бархатном платье — выехала из Тауэра на своей колеснице. Ей не исполнилось еще двадцати шести лет, она выглядела даже моложе, чем четыре года назад, в то скорбное вербное воскресенье, когда она, не по своей воле, совершила путешествие по Темзе в Тауэр.

Чтобы доставить королеве удовольствие, были организованы пышные шествия и процессии вроде тех, что устраивались для ее сестры Марии, но как изменилось с тех пор настроение толпы! Лондон приветствовал Марию, но Мария была по-официальному холодна. Елизавета вела себя иначе. Она являла собой по-настоящему ослепительное зрелище в бархате и драгоценностях, она была связана с народом, чего нельзя было сказать о Марии. В течение целого дня королева стремилась показать людям, что она о них думает точно так же, как и они о ней, что ее единственным желанием было доставить им радость, так же, как и им — оказать ей почести.

— Боже, храни вашу светлость! — кричали они.

И она им отвечала.

— Храни Господь всех вас!

Даже бедняки дарили ей цветы. Ее окружение пыталось сдерживать толпу, но Елизавета не позволяла им делать этого. Она должна всем дарить свою улыбку, она должна говорить с людьми, несмотря на их жалкое положение, и она также настояла на том, чтобы цветы от самых нищих ее подданных непременно поместили в ее колесницу.

Теперь она знала, что народ вместе с ней. Несмотря на молодость, она была мудра, и самым большим для нее наслаждением оказалось внешнее проявление любви ее народа.

Проезжая мимо «Орла с распростертыми крыльями» на Грейсчерч-стрит, она довольно засмеялась, потому что через улицу протянули арку, на которой были изображены фигурки предков королевы: ее бабушка — Елизавета Йоркская, дедушка — Генрих VII и ее отец — Генрих VIII, а еще там была фигурка красивой феи, само имя которой долгие годы находилось под запретом — матери королевы, Анны Болейн. Ничто не могло сильнее порадовать Елизавету.

На Корнхилл и Чепе шли представления, и Елизавета имела наготове несколько удачных замечаний по поводу их. Она должна показать гражданам, что она — не простая зрительница, она их живая участница. Ее улыбки были направлены всем им — и ольдерменам [Ольдермен — член городского управления, «отец» города.], и членам городских гильдий, и воспитателям и воспитанникам из приюта, один из которых произнес речь, выслушанную ею с почтительным вниманием.

Самой запоминающейся стала встреча с двумя пожилыми людьми, которые сидели у малого акведука на Чипсайд, и один из них держал косу и песочные часы, изображая Время. Она всегда говорила, что Время — ее друг. А другой изображал Истину, он вручил ей Библию на английском языке, и все, кто был рядом с ней, отметили, с какой страстью она приняла эту святую книгу и поцеловала ее.

Она прослушала песню, которая поведала ей о надеждах ее подданных:

Слушая эту песню, она прижала к груди Библию и устремила взор в небо, и когда люди стали приветствовать и благословлять ее, она воскликнула: «Будьте уверены, я стану вашей доброй королевой!»