Было уже десять часов вечера, но доктора решительно направились в ее покои. Елизавета окинула их высокомерным взглядом.

— Что за спешка, что вы не могли подождать до утра? — спросила она.

Они умоляли простить их и выразили сожаление, что нашли ее светлость в таком плачевном состоянии.

— А я, — отпарировала она, — не радуюсь от того, что вижу вас в столь поздний час.

— Мы прибыли по приказу королевы, ваша светлость, — они подошли поближе к кровати. Королева желает, чтобы вы завтра на рассвете покинули Эшридж и отправились в Лондон.

— Я не смогу предпринять это путешествие в таком состоянии.

Доктора непреклонно посмотрели на нее.

— Ваша светлость может один день отдохнуть. После чего вам следует проследовать в Лондон, и сделать это нужно безотлагательно из боязни навлечь на себя неудовольствие ее величества.

Елизавета покорилась. Она понимала, что роль больной может дать ей самое большее пару дней передышки.

Ее повезли в паланкине, посланном за ней королевой, и в тот самый день, когда она выехала, леди Джейн Грей и ее муж лорд Гилфорд Дадли прошли короткое расстояние, отделяющее их тюрьму в Тауэре от эшафота.

Кое-кто из сельских жителей вышел, чтобы посмотреть, как проезжала мимо них принцесса, и она с благодарностью ощущала на себе их сочувствующие взгляды. Может быть, при этом они вспоминали юную Джейн Грей, которой исполнилось всего лишь семнадцать лет и которая в это самое время, возможно, произносила последние слова молитвы, прежде чем палач отделит ее милую головку от стройного тела. Люди не могли чувствовать к этой молодой девушке ничего, кроме жалости, ведь она сама не стремилась стать королевой. И вот теперь перед ними другая — эта молодая принцесса, которая, быть может, также находится на пути к подобному концу.

На этот раз Елизавета осталась одна, и ее не покидал страх. Она откладывала путешествие как только могла, потому что верила, что, если пройдет какое-то время, гнев Марии может остыть. Поэтому даже один день отсрочки сыграл бы важную роль. Первую ночь принцесса провела в Редбурне, а вторую остановку сделала в Сент-Олбансе. О, если бы она могла еще хоть немножечко задержаться в гостеприимном замке сэра Ральфа Роулетта! Но они были обязаны двигаться по направлению к Миммсу и Найгету. Принцесса старалась как можно чаще делать остановки где только возможно, и путешествие продлилось десять дней — значительно дольше, чем обычно.

По прибытии в Лондон Елизавета ужаснулась его виду. Повсюду множество виселиц, люди висели даже на дверях своих домов. Новый урожай человеческих голов был собран на мосту. Принцесса с дрожью ощутила и ненадежность своего положения, и то, что ее голова тоже может попасть под топор палача.

Но, проехав по улицам столицы, которая всегда была к ней благосклонна, она постепенно отделалась от своей меланхолии. Паланкин оставался открытым, и люди могли лицезреть принцессу, разодетую во все белое, что не только прекрасно оттеняло цвет ее волос, но и символизировало ее невинность. Елизавета сидела прямо, и ее гордый вид как бы говорил: «Пусть они делают с невинной девушкой что хотят».

Городские жители, конечно, чувствовали, что в такое время вряд ли стоит приветствовать принцессу, но они не могли удержаться и не поплакать о ее злосчастной судьбе. Они также молились, чтобы ей не выпала участь леди Джейн Грей.

Елизавету доставили в Уайтхоллский дворец.

Была пятница перед вербным воскресеньем. В своих тщательно охраняемых апартаментах во дворце Елизавета узнала от служителей, что к ней направляется епископ Гардинер вместе с некоторыми членами королевского совета.

И вот он перед нею — великий епископ Винчестерский, один из самых значительных людей во всем королевстве и ее заклятый враг.

— Ваша светлость обвиняется, — сказал он, — в государственной измене. Вы обвиняетесь в том, что принимали участие в заговоре Уайетта.

— Это ложное обвинение, — парировала Елизавета.

— В распоряжении королевы находятся письма, доказывающие, что вы говорите неправду, и вам придется сменить это место на другое.

Елизавета лишилась дара речи: то, чего она боялась больше всего на свете, кажется, свершилось.

— Сегодня же вашу светлость переведут в Тауэр.

Елизавета была объята ужасом, но полна решимости не показать своего страха. Она собрала все свое мужество и гордо заявила:

— Я твердо уверена, что ее величество слишком милостивы, чтобы приговорить к заключению невинную женщину, которая никогда не оскорбляла ее ни словом, ни делом.

— Такова воля ее величества. И вы должны сегодня подготовиться к отъезду в Тауэр.

В ней вспыхнуло вдруг внезапное желание броситься на колени перед этими людьми и начать умолять их. Но вместо этого она спокойно стояла и свысока смотрела на них.

— Я прошу вас, милорды, — сказала она, — либо защитить меня перед королевой, либо просить ее проявить снисхождение и принять меня.

Гардинер ответил:

— Королева распорядилась, чтобы вы собрались и немедленно отправились в путь.

Граф Сассекский был тронут ее молодостью, отвагой и отчаянным положением. Он сказал:

— Если в моей власти будет убедить королеву предоставить вам аудиенцию, то я сделаю это.

С этим посланцы королевы оставили ее; когда они вышли, Елизавета без чувств опустилась на стул. Закрыв лицо руками, она прошептала: «Так и моя мама отправилась в Тауэр, чтобы никогда оттуда не вернуться».

Той ночью, когда она ждала приказания явиться к королеве, слуги сказали ей, что по всему периметру дворец окружен стражей. Стража находилась не только в саду, но и в самом дворце, потому что все страшно боялись, что принцессу попытаются выкрасть.

На следующий день граф Сассекский объявил ей, что она должна отправиться в Тауэр немедленно и что ее уже ждет баркас. Елизавета написала королеве записку и столь искренне умоляла Сассекса передать ее, что он был глубоко тронут.

— Милорд граф, — упрашивала она, — я заклинаю вас всеми святыми взять это письмо.

Он помедлил, но в итоге не смог отказать и взял ее письмо к королеве.

Мария была взбешена. «Это, — орала она, — очередная уловка моей сестры. Разве милорд Сассекс не понял, что она его одурачила, чтобы пропустить сегодняшний прилив?»

На следующий день было вербное воскресенье, и уже ничто не могло спасти Елизавету от заточения в Тауэр.

Ее не стали перевозить в полуночный прилив, так как опасались, что в темноте кто-нибудь придет к ней на помощь.

По пути к баркасу она шептала:

— Да сбудется воля Господня! Я должна радоваться, что ее величество будет довольна!

Потом Елизавета повернулась к следовавшим за нею людям и закричала, охваченная внезапным порывом гнева:

— Разве не чудовищно, что вы — те, кто называет себя аристократами, — допускаете, чтобы я, принцесса и дочь великого короля Генриха, была отправлена в заточение, туда, куда ведает один только Бог.

Они в испуге глядели на нее. Разве могли эти много повидавшие на своем веку люди быть уверены, что принцесса ничего не выкинет? Да, они — видные солдаты и государственные деятели — боялись этой стройной молодой девушки.

Баркас юрко скользил по реке, пока лондонцы находились в церкви и не могли видеть Елизавету и продемонстрировать ей свою симпатию, в чем никогда ей не отказывали. Довольно быстро подплыли к Тауэру — этому серому дому крушения надежд, ужаса и отчаяния.

Она заметила, что ее хотели провести через Трейторс-Гейт, и это показалось ей дурным предзнаменованием.

Шел дождь, и принцесса подставила лицо под его струи, ведь когда еще она окажется на свободе и почувствует его ласку! «Как он приятен, — подумала она, — как нежен в этом жестоком мире!»

— Пора, ваша светлость, — поторопил ее Сассекс.

— Неужели я должна сойти на берег здесь… у Трейторс-Гейт? Посмотрите! Вы не приняли во внимание прилив. Как могу я ступить прямо в воду?