— Король Франции славится своей добротой, — ответила Елизавета.
— Я передам ему ваши слова. Полагаю, его обрадует ваш отзыв.
— Нет. Его не может интересовать мнение такого человека, как я.
— Ваша светлость ошибается. Король Франции ваш друг. Он может сделать многое, чтобы спасти вас от врагов. Он глубоко опечален, что вас называют незаконнорожденной. Так вот, он сделает все, что в его силах, чтобы восстановить вас в правах.
Она холодно на него взглянула.
— Не во власти его королевского величества объявить меня законной наследницей. Такое дело должно, несомненно, оставаться в ведении нашей государыни.
Она оставила его, зная, что он рассердился.
Она была слишком умна, чтобы попасться на удочку французов, предлагавших ей свою дружбу. Он мечтал заманить ее в ловушку, заставить ее выдать себя таким образом, чтобы это привело ее на эшафот.
Генрих II намеревался уничтожить ее, чтобы в том случае, если Мария умрет, не оставив наследника, расчистить поле для своей собственной невестки — Марии, королевы Шотландской.
Для Елизаветы не существовало друзей ни во Франции, ни в Испании, и никто никогда не заставит ее думать, что они там имеются.
Несмотря на то, что принцесса любила праздность двора, она стала все чаще испытывать ностальгию по мирному спокойствию деревенских домов. Может быть, еще и потому, что только вдали от интриг у нее оставалась надежда на спасение.
Гардинер настраивал против нее королеву, в особенности осуждая нежелание Елизаветы ходить к мессе. Но что могла поделать принцесса? Ведь она знала, что огромная армия протестантов смотрела на нее с надеждой. Если бы Елизавета беспрекословно приняла, как того желала Мария, католическую веру сестры, то в таком случае протестанты стали бы говорить: «Какая разница, кто из сестер на троне?» Да, в таком случае принцесса потеряет их поддержку, не приобретя поддержку католиков. Поэтому она должна избегать по возможности появления на мессе.
Но как долго сможет она продержаться? Гардинер неустанно твердил королеве, что Елизавету следует привести либо к католической вере, либо к плахе.
И однажды королева послала за сестрой.
Мария была холодна, и сердце у Елизаветы учащенно забилось, когда она склонилась перед королевой в поклоне.
Ах, оказаться бы сейчас в Хэтфилде или Вудстоке, где на нее внезапно нападал старый недуг и где она могла бы испросить милостивого позволения остаться на несколько дней для поправки здоровья перед тем, как предпринять тяжелейшее путешествие и предстать перед королевой. А здесь это слишком трудно.
— Нам стало известно нечто, что нас не может радовать, — сказала Мария.
Елизавета ответила с печалью в голосе:
— Я ясно вижу, что ваше величество испытывает ко мне совсем мало приятных чувств, но я не совершила ничего такого, что могло бы оскорбить вас, за исключением того, что касается религии. Ваше величество должно проявить терпение по отношению ко мне и простить мое невежество. Вспомните, в какой вере я была воспитана. Ваше величество должно понять, что меня приучили не принимать никакой другой веры.
— Вы достаточно зрелы, чтобы разглядеть истину.
— Ах, ваше величество, если бы у меня было время читать и учиться, если бы меня навещали ученые богословы…
Это прозвучало как мольба: «Дайте мне время!» Время всегда было ей другом.
Елизавета взглянула на бледное лицо своей сестры. Какой же нездоровой та выглядела, какой бледной и болезненной! Всего лишь несколько лет и тогда… трон и слава!
Эта мысль придала ей храбрости.
Мария хмурилась. Одно из самых заветных ее желаний заключалось в том, чтобы вернуть Англию назад в лоно Рима. А эта девчонка, будучи такой молодой и, следовательно, легкомысленной и кокетливой, могла сделать многое, чтобы помешать этим планам. Марии необходимо ослабить протестантов, а ничто так не способствовало бы этому, как известие о том, что тот, в ком они видят своего лидера, уже сдался!
В Англии существовали три религиозных направления. Во-первых, англиканские католики, последователи религии, провозглашенной Генрихом VIII, в основном такой же, как традиционная вера, за исключением того, что главой церкви является сам монарх, а не папа. Затем протестанты, чья церковь считалась официальной со времени владычества протестанта Эдуарда VI. И, наконец, приверженцы традиционной веры, считавшей главой церкви папу римского. Последние в глазах королевы являлись истинными верующими, и эту веру она желала распространить на все свое королевство.
Но ответ Елизаветы не расстроил Марию окончательно. Она предпочла его безусловному отказу, который означал бы заточение принцессы в Тауэр.
— Я пришлю к тебе богословов, чтобы они открыли тебе истину, — сказала королева.
— Ваше величество так добры, что я позволю себе еще одну просьбу.
— Какую же?
— Мне будет легче обучаться в сельской местности, вдали от двора. Я осознаю, что слишком далеко зашла в познании новой веры и мне потребуется глубокое погружение…
— Ты не покинешь двора, — отрезала Мария, как будто почувствовала, что ее сестра пытается прибегнуть к помощи времени, всегда помогавшего ей выпутываться из множества сложнейших ситуаций.
Ну что ж, подумала Елизавета, пусть я снова буду подвергаться огромной опасности. Но и королева должна понять, что требуется громадное количество времени, чтобы на меня могло снизойти столь великое откровение, которое мне безусловно чуждо!
Всеобщие помыслы были полностью устремлены к церемонии коронации. И только у двух женщин в королевстве — Елизаветы и герцогини Нортумберлендской — мысли были заняты иным.
Пока Елизавета пеклась о собственной жизни, герцогиня лелеяла одну-единственную мечту. Джейн Дадли встречалась с одной придворной дамой, которая, закутанная в длинную мантилью, чтобы не быть узнанной, навестила ее по доброте своей, оставив баркас у потайных сходней и перебежав через лужайку. Побывать в резиденции Нортумберлендов считалось делом таким же опасным, как раньше — почетным.
— О, Джейн, Джейн, ты не должна отчаиваться, — запричитала дама, обнимая свою давнюю подругу. — У королевы мягкое сердце. То, что твой старший все еще находится в темнице, — хороший знак. Говорят, что она все еще отказывается отправить на плаху леди Джейн, хотя Гардинер и Ренар уговаривают ее сделать это как можно скорее. Она хочет проявить милосердие, и я уверена, что она его все-таки проявит. Подожди до коронации. Тогда ее величество почувствует себя уверенно сидящей на троне и станет более милосердной.
У Джейн из глаз брызнули слезы.
— Сегодня это от счастья, — пояснила она.
— Как только коронация завершится, я попытаюсь в подходящий момент замолвить за тебя словечко, дорогая Джейн. Может, тебе позволят навестить твоих мальчиков. Не падай духом. Чем больше пройдет времени — тем лучше, ведь тогда будет больше надежды на освобождение. Помни, трех младших все еще не судили.
После этого жизнь показалась Джейн более сносной. Герцогиня с нетерпением ждала коронации.
Как же ликовал народ, когда королева отправилась в шествие по городу! Марию, восседавшую в покрытом серебристой тканью паланкине, который тащили шесть статных белых лошадей, окружали семьдесят знатных дам, облаченных в темно-красный бархат. Сама королева была одета в голубое бархатное платье, отороченное горностаем. Головной убор представлял собой золотую сетку, украшенную бриллиантами и жемчугами. Он был так тяжел, что ей с трудом удавалось держать голову прямо. Ее бывшая няня госпожа Кларенциус, которой она доверяла больше всех на свете, бросала на нее время от времени беспокойный взгляд и умоляла снять тяжелый убор, который, как понимала она, причинял неудобство и головные боли.
Но в тот день Мария страдала не только от этого. Она во всей полноте ощутила присутствие младшей сестры и с горечью осознала, что многие из собравшихся здесь людей невольно сравнивали их: болезненность одной и пышущий здоровьем вид другой, зрелый возраст и цветущую юность. Может, Гардинер был прав? Может, был прав и Ренар? Так что же — оставить Елизавету в живых было безумием?..
