— Прощайте, нинья Исабелита!

— Скорей приезжайте обратно, нинья Исабелита!

— Там только не оставайтесь, заступница вы наша!

— Да пребудут с вами господь бог и пресвятая дева!

Выкрики эти, которые мы, с позволения читателя, перевели с жаргона на правильный язык, сопровождаемы были всевозможными изъявлениями любви и привязанности, на наш взгляд довольно необычными: юной госпоже бесконечно целовали ножки и ласково их пожимали, когда же она пыталась отстранить слишком усердных, ее хватали за руки и осыпали их поцелуями. Все это говорилось и делалось с самым искренним чувством и трогательной нежностью, а в глазах, неотрывно устремленных на ангельски прекрасное лицо молодой госпожи, было то выражение, с каким люди смотрят на боготворимого ими идола или на образа святых.

Невежественные и наивные, но вместе с тем наделенные чутким сердцем, эти бедные рабы видели в Исабели прекраснейшее из всех созданий, существо почти неземное и сверхъестественное, и как умели, то есть неуклюже и грубовато, выказывали ей свою любовь, или, скорее, свое чисто языческое преклонение.

Постепенно, однако, просьбами и мягкими увещаниями Исабель убедила отойти от экипажа даже самых неистовых и велела трогать.

— Нет, такие сцены не для меня! — воскликнула она, заливаясь слезами.

Леонардо, садясь на коня, окинул презрительным взглядом толпу рабов, с плачем и криком теснившихся у китрина, и громко произнес, так что Педро, державший под уздцы его коня, услышал эти слова:

— Ох, огреть бы их плеткой как следует! Небось угомонились бы.

Леокадио попросил Исабель прилежнее править пристяжною, и когда наконец девушка, опомнившись, взяла вожжи в руки, экипаж успел уже выехать за ворота поместья и приближался к межевым знакам западной части кафеталя Ла-Лус.

Именем Вуэльта-Абахо или, иначе, Вуэльтабахо кубинцы называют область, лежащую к западу от Гаваны и простирающуюся приблизительно от Гуанхая до мыса Сан-Антонио. Места эти славятся превосходными сортами табака, выращиваемыми здесь в плодородных долинах многочисленных рек и в особенности на южных склонах горного хребта Де-лос-Органос. Название свое местность получила, видимо, не случайно, поскольку сравнительно с плоскогорьем, описанным нами выше, область Вуэльта-Абахо представляет собой низину.

Понижение рельефа начинается в нескольких милях западнее Гуанхая, и вместе с рельефом резко меняется весь ландшафт. Здесь иного цвета земля, иной состав почвы, иные растительность и климат, иной характер земледелия. Спуск в долину настолько крут, что путникам, едущим с плоскогорья, Вуэльта-Абахо кажется расположенной под обрывом; тем же, кто одет снизу, предстоит тяжелый подъем в гору.

Сверху, с этой обрывистой кручи, глазам путешественника открывается такой грандиозный по своей необъятности простор, такая бескрайняя ширь, какой не вместит в себя ни одно живописное полотно, не обнимет разом человеческий взор. Вообразите равнинное на первый взгляд пространство, раскинувшееся на западе до самой дымки далекого горизонта, с севера ограниченное грядою высоких лысых дюн, тянущихся вдоль побережья океана, а на юге — цепью крутых и высоких гор, отрогов обширного массива Вуэльта-Абахо. Равнина эта, как мы уже сказали, кажется плоской лишь издали, в действительности же представляет собою ряд чередующихся долин, лощин и оврагов, образовавшихся по течению бесчисленных рек и ручьев, что сбегают с северных склонов горного кряжа и затем, петляя, несут свои медлительные воды к нездоровым низинам Мариеля и Кабаньяса, теряясь среди здешних обширных болот.

При виде открывшегося ее взорам грандиозного зрелища Исабель, одаренная истинным артистическим чувством и горячо любившая в природе все доброе и прекрасное, велела остановить лошадей над самым спуском и, не дожидаясь, пока остальные к ней присоединятся, первой вышла из экипажа. Было около восьми часов утра. Дорога в этом месте расширялась и шла по склону, образуя нечто вроде зигзага, что в некоторой степени уменьшало крутизну спуска. Поэтому пышные кроны высоких деревьев, росших по косогору и на значительном протяжении окаймлявших с обеих сторон дорогу, почти не выдавались над уровнем площадки, где остановились наши путешественники, и нисколько не мешали обозревать панораму долины. Вокруг все цвело и зеленело. Казалось, растительность приберегла для этой поздней зимней поры самое богатое свое убранство и, красуясь в роскошном наряде, горделиво улыбалась навстречу первым лучам благодатного солнца. Повсюду, где земля не была вытоптана ногой человека или животного, буйной порослью тянулась кверху трава, стлался ползучий пырей, нежно благоухал розмарин, извивались вездесущие лианы, подымались живописные кустарники и могучие деревья. Всевозможного рода и вида вьющиеся растения, паразитирующие на деревьях и довольствующиеся влагой, которою так богато насыщен тропический воздух, свисали, словно длинные зеленые волосы, с одетых листвою ветвей и засохших суков. На открытых местах и под сенью дерев сплошным ковром покрывали землю цветы; они то собирались и яркие букеты, то рассыпались по траве многокрасочным, затейливым узором, радуя глаз своей веселой пестротой, и даже путешественники наши, привыкшие к щедрости кубинской природы, не могли не подивиться этой красоте.

Жизнь представала здесь в необычных, причудливых, исполненных прелести формах. Соседний лес кишел птицами, бабочками, жуками, букашками — тут были представлены почти все насекомые и пернатые, какие только водятся на изобильной кубинской земле, и все это жужжало, щебетало, звенело трелями, пело в тенистых ветвях и в густой траве, сливая свои голоса в единый гармонический хор, который не под силу было бы воспроизвести ни человеческим голосам, ни музыкальным инструментам. Блаженные создания! Некоторый из них были так милы и так умели затаиться, что даже не пробуждали в других хищного инстинкта и могли порхать, перебегать с цветка на цветок, собирая сладкий нектар, и безо всякой опаски перепрыгивать с ветки на ветку, стряхивая с листвы обильную ночную росу; щедрые капли дождем сыпались на землю — дождем, в котором неповинны были небесные облака! — и от их беспрестанного падения неумолчно шуршал сухой настил опавших листьев.

Ничего общего нет в облике земель, лежащих по одну и другую сторону горной цепи. На юг от нее, почти до самой оконечности острова, простирается плодородная равнина с богатыми пастбищами, с цветущими кофейными и табачными плантациями — и трудно вообразить себе картину более приятную для глаза, более отрадную, чем эти места, и наоборот — земли, расположенные на той же самой широте, но к северу от горного хребта, лежат к глубокой впадине, и вид их столь суров, даже мрачен, что путешественнику начинает казаться, будто он попал в какую-то другую страну, с иной природой и с иным климатом. Облик этого края остался и поныне все таким же малопривлекательным, хотя возделанные земли теперь простираются уже далеко за бухту Баия-Оида. Быть может, причина столь невыгодного впечатления кроется в том, что поля здесь заняты сплошь под плантации сахарного тростинка, что климат здесь заметно более жаркий, и воздух более влажный, что цвет почвы здесь черный либо сероватый, что ярмо угнетения тяжелее давит здесь на человека и на скотину, что обращаются здесь со скотом и с людьми хуже, чем на остальной части острова, и что при одном виде этих несчастных созданий ваше восхищение красотами природы уступает место горечи, а веселость омрачается и переходит в печаль.

Так или приблизительно так думала и чувствовала Исабель, глядя на прославленную землю Вуэльта-Абахо. Великолепны были врата этого края — ибо так по праву можно было назвать высоту, на которой остановились наши путешественники. Поистине, то были златые врата! Но что происходило там внизу, в долине? Была ли эта земля обителью мира и спокойствия? Мог ли белый человек обрести здесь свое счастье? Знал ли здесь чернокожий, хотя бы изредка, минуты отдохновения и довольства? Возможно ли было это в краю нездоровых, сырых низин, где непрестанный, изнурительный труд стал для человека наказанием, а не его долгом по отношению к обществу? Чего могло ждать от судьбы, о чем мечтало все это множество измученных работой людей, когда с наступлением ночи они после целого дня труда погружались в сон, который господь в своем неизреченном милосердии ниспосылает даже самым презренным из своих созданий? Был ли тяжкий труд этих людей свободным и достойным, и могли ли они плодами его прокормить свою семью и сохранить ее в чистоте и христианской добродетели? А эти огромные поместья, составлявшие главное богатство края, — были ли они свидетельством беспечальной жизни и благоденствия их владельцев? Могли ли обрести счастье и спокойствие душевное люди, с ведома которых перегонялась на сахар кровь тысяч и тысяч рабов?