Леонардо удалось получить у своей любвеобильной матери безвозвратную ссуду в размере пятидесяти золотых унций, которые донья Роса выдала ему из лично принадлежавших ей денег. Чтобы добиться этого, Леонардо пришлось сочинить историю о некоем друге, чья жизнь и честь якобы зависели от уплаты денежного долга.

Раздобыв этот небольшой капитал, молодой человек поспешил снять маленький домик на улице Лас-Дамас и не менее поспешно принялся его обставлять. Хотя в те времена в Гаване не существовало ни одного универсального магазина и все, что Леонардо считал необходимым, ему пришлось приобретать в самых различных местах, он не упустил из виду ни одной мелочи. Он побывал у торговцев подержанными вещами на Старой площади, в скобяных лавках на улице Меркадерес, у жестянщиков на улице Сан-Игнасио, у гончаров на улице Рикла, называемой также Крепостной улицей, у второразрядных мебельщиков с улицы Сан-Исидро и обошел несколько лавчонок поблизости от дома, снятого им для своей возлюбленной.

Может показаться странным, откуда у этого юноши, который поистине всегда являл собой живое воплощение лености, легкомыслия и эгоизма, откуда вдруг у него в нужную минуту взялись и деловитость, и сметка, и здравый смысл, и рачительность, какие были бы впору разве самой домовитой и опытной хозяйке. Но удивляться здесь нечему. Движущей пружиной всей этой бурной деятельности были необузданная страсть, кипевшая в груди Леонардо; его вдохновлял обольстительный образ возлюбленной, которую сам же он в темных тайниках своего порочного сердца обрек на неминуемую погибель.

Наконец однажды, ветреным мартовским днем, Леонардо, покончив со всеми приготовлениями и оставшись доволен делом рук своих, вышел из домика на улице Лас-Дамас, запер за собой дверь, положил большой, тяжелый ключ в карман сюртука и с сердцем, бившимся сильней обыкновенного, легким шагом устремился на ловлю чудесной птицы, которой предстояло своим сказочным оперением и любовными песнями украсить приготовленную для нее клетку и превратить ее в земной рай.

Однако на улице Бомба встретила его не сказочная райская птица, к которой он летел на крыльях страсти, а некое подобие свирепой гарпии. То была Немесия. Она стояла посреди комнаты, погруженная в какое-то ледяной оцепенение, живо напоминая всей своей позой и неподвижностью надгробное изваяние плакальщицы. Леонардо постарался скрыть свою досаду и выказал по отношению к приятельнице Сесилии всю вежливость и даже любезность, на какую был способен. Для начала он отпустил Немесии галантный комплимент:

— Что скажет сегодня моя темнокожая богиня?

— Я не богиня, и говорить мне с кабальеро не о чем, — отвечала Немесия, не поворачивая головы.

— Что ж, если ты не будешь говорить со мной, то я буду говорить с тобой, — возразил Леонардо, улыбаясь.

— Пусть кабальеро говорит — мне-то что!

— Ого! Я вижу, ты сегодня встала с левой ноги, — произнес молодой человек, подходя к девушке и пристально на нее взглядывая.

— С той же, что и всегда.

— Э, нет, душенька, тут что-то неспроста. Меня не проведешь. Да и лицо у тебя кислей лимона.

— До чего же вы догадливы.

— А тут и догадываться нечего — достаточно увидеть, как ты нос повесила.

— Не все же мне смеяться да улыбаться. Раз на раз не приходится. Знаете, говорят: «и сладка магдалина, да не круглый год ею лакомятся». — Немесия спутала Магдалину с неведомой ей малиной.

— Вот ведь наказание на мою голову! Говори прямо, что случилось, — произнес Леонардо погромче, так, чтобы его могла услышать и Сесилия, если она находилась в соседней комнате. Терпеть не могу, когда со мной финтят.

— Я тоже не люблю, когда финтят.

— Вот что, Нене, если ты на меня так злишься, то объясни толком, в чем дело, и не тяни. Не надо меня мучить, чернавочка: знаешь ведь, что для меня твоя немилость — нож острый.

— Что-то я этого не вижу, а то бы вы не стали делать того, что делаете.

— А что такое я делаю?

— И вы еще спрашиваете! Положите себе руку на сердце. Небось заколотилось?

— Оно у меня и так всегда колотится, не перестает. Но что я худого сделал — ей-богу, не знаю, а чем тебя прогневил — и того меньше.

— Не меня вы прогневили, а господа нашего и матерь его, святую владычицу небесную! Они всё видят, всё знают!

— Ты что, всерьез? Можно подумать, будто я и впрямь, не ведая того, смертный грех на душу взял.

— Выходит, что взяли, раз после такого своего поступка не посовестились прийти к нам сюда и еще делаете вид, будто я, мол, не я и лошадь не моя.

— Скажешь ты мне наконец, в чем дело?

— Нет, это пусть кабальеро мне скажет, в чем дело.

— Сдается мне, что из нас двоих кто-то сошел с ума. Довольно, позови Селию!

— Селию позвать! Видали? — воскликнула, саркастически усмехнувшись, Немесия. — И как только у кабальеро язык повернулся!

— А с чего бы это он у меня не повернулся? Разве я не могу попросить тебя, чтобы ты вызвала свою подружку?

— То-то и оно, не у каждого повернется язык спрашивать про человека, когда знаешь, где он и что с ним!

— Неужели же я лучше, чем ты, знаю, где находится Селия? Полно голову мне морочить, донья Хосефа… ах, простите, донья Немесия. Мне эти шуточки надоели.

— Если у кого сердце кипит, как кипяток на огне, тому не до шуточек!

— Стало быть, Селии здесь нет? Но где же она? — с непритворным беспокойством спросил Леонардо.

— Кажется, я уже объяснила кабальеро, — сердито ответила Немесия, — что я не грудной младенец и не вчера на свет родилась.

— Клянусь тебе, Нене, вот как бог свят, сегодня — четвертый день, что я не вижу Селию, и я не знаю, где она. Вы поссорились? Может быть, твой брат ее обидел? Ах, ну говори же, заклинаю тебя всем святым! Скажи, что между вами произошло? Что тебе известно?

Только туг тревога и волнение молодого человека убедили Немесию в искренности его вопросов, и она сквозь слезы промолвила:

— Меня не было дома, и я даже рада, что так вышло, я бы — не знаю, что сделала, если бы ее при мне увели.

— Увели? То есть как увели? — ошеломленно спрашивал Леонардо. — Против ее волн? — И, вне себя от гнева, он воскликнул: — Кто посмел это сделать?

— Она вроде бы сама пошла. Но я так думаю, что это с испугу: силы, знать, у ней от страха отнялись.

— От страха? Почему от страха? Кто ее напугал?

— Комиссар.

— А что ему от нее нужно было?

— Он пришел ее арестовать.

— Арестовать? Но ведь она же ничего худого не сделала? Не может быть… А! Это гнусный обман, злые козни, сговор — чтобы отнять ее у меня! Как все это произошло?

— Меня не было дома, — повторила Немесия. — Но одна соседка все видела. Она рассказала мне, что вчера вечером вдруг явился сюда Канталапьедра и вызвал Селию, а когда она вышла к нему, он ей объявил, что она арестована, схватил ее за руку и без дальних слов повел с собой, а куда — не сказал.

— Странно, что Селия позволила увести себя, не сопротивляясь, и даже не спросила, за что ее арестовывают. Можно подумать, будто она сама была в заговоре и знала обо всем заранее. Но нет, в это я никогда не поверю! Ну, погоди, подлая полицейская крыса, ты мне заплатишь за этот арест! Куда ее увели?

— Ни я, ни Хосе Долорес ничего не смогли узнать. Комиссар посадил ее в коляску и увез.

— Бесстыдная интрига! Не скажешь, чего здесь больше — низости или наглости! Но я дознаюсь, чья это проделка. Будь спокойна, я отплачу им с лихвой!

И, не теряя времени, Леонардо кинулся на поиски комиссара Канталапьедры, чей дом, как мы уже говорили, стоял на склоне Холма Ангела, с той стороны, что обращена к крепостной стене. Канталапьедры не оказалось дома, и его сожительница объяснила Леонардо, что комиссар, возможно, отправился в губернаторский дворец, чтобы получить очередные распоряжении от своего начальства.