Несмотря на столь явное расхождение позиций, положение здесь было не такое уж бесперспективное, как могло показаться на первый взгляд. Прежде всего, потому что идея ограничений военных учений была не чужда некоторым странам НАТО. Например, еще в 1978 году Франция предлагала установить потолок для военных учений. Разумеется, американцам приходилось считаться с этим. Они выступали против ограничений не прямо, а называли их «преждевременной мерой».

Так, например, посол Гудби 6 июня 1984 года говорил, что к ограничениям надо продвигаться постепенно, по мере установления доверия. Мне он прямо сказал, что эта мера для второго этапа переговоров. А пока в качестве ограничительных мер можно рассматривать обмен ежегодными планами военной деятельности.

В общем, в позиции США чувствовалась известная слабина, и мы не без оснований полагали, что есть шансы выдавить кое— что уже на этой стадии переговоров.

5. Наблюдатели

Коренные расхождения здесь сводились к тому, что НАТО и Н+Н страны выступали за обязательное приглашение наблюдателей на военные учения и другую уведомляемую деятельность, а Советский Союза и страны ОВД — за их добровольное приглашение по усмотрению государства, которое такую деятельность проводит. Эта советская позиция противоречила Мандату Конференции и была весьма уязвимой с пропагандистской точки зрения.

Поэтому в своих предложениях из Стокгольма по итогам 6 сессии советская делегация предлагала пойти навстречу позиции нейтралов и «дать согласие на обязательное приглашение наблюдателей на переброски войск, крупные военно— морские и военно— воздушные учения, исходя из названных нами параметров уведомления о таких мерах. Одновременно можно было бы пойти на то, чтобы обязательное приглашение наблюдателей на крупные учения сухопутных войск осуществлялось, начиная с уровня 35 — 40 тысяч человек. Поскольку Советский Союз практически не проводит учений и перебросок такого масштаба, эти положения не затрагивали бы наших интересов».

6. Проверка и инспекции

Ситуация здесь была весьма похожа на ту, что существовала в отношении наблюдателей. НАТО и Н + Н страны настаивали на проведении ограниченного числа обязательных инспекций для проверки уведомляемой деятельности. А Советский Союз в жесткой форме отвергал инспекции, приравнивая их к шпионажу и пытаясь доказать, что можно обойтись национально— техническими средствами контроля. В дополнение к ним предлагалось использовать и некоторые другие методы.

1. Если у одного государства возникнет сомнение в выполнении согласованных мер доверия другим государством, оно может послать ему соответствующий запрос. Такой запрос должен содержать все возможные доказательства, подтверждающие его обоснованность. Государство, получившее запрос должно дать на него ответ с надлежащими разъяснениями.

2. Другая форма проверки — двусторонние и многосторонние консультации. Они проводятся, когда есть основания считать, что какое— либо государство не выполняет согласованных мер доверия.

3. При необходимости может быть созвана на временной основе консультативная комиссия в составе представителей всех государств— участников. В ее задачу входило бы рассмотрение вопросов, касающихся выполнения согласованных мер доверия, а также связанных с этим ситуаций, которые могут считаться неясными.

Вот такие существенные разногласия оставались по итогам полутора лет переговоров в Стокгольме.

Горбачев приступал к внешней политике осторожно и не спеша. 21 марта 1985 года, десять дней спустя после его избрания Генеральным секретарём, заявил на Политбюро:

— «Нам внешнюю политику менять не надо, она завоевала авторитет, требуется лишь активизация».

[101]

И приступил к борьбе с пьянством и алкоголизмом. Во все советские посольства за подписью Громыко пошло строгое указание: спиртное не пить и не подавать.

Это было главное нововведение во внешнюю политику. А первые заявления Горбачёва по сути мало отличались от речей его предшественников. Даже рефрен мартовского послания Рейгану — нельзя говорить на двух разных языках: одним для конфиденциальных переговоров, а другим для публики, был повтором андроповско — черненковского постулата — нужны не слова, а дела.

На знаменитом апрельском Пленуме ЦК, с которым ассоциируется начало перемен, само понятие «перестройка» употреблялась лишь в контексте «преобразования хозяйственного механизма» страны наряду с подтверждением «генеральной линии на совершенствование общества развитого социализма». Военная и внешняя политики оставались такими же, как были раньше — идти «ленинским курсом мира».

Перемены начались с другого конца. На этом Пленуме Горбачёв добился изменения соотношения сил в Политбюро. Когда дело дошло до голосования, он вынул из кармана блокнотик и предложил ввести в Политбюро Лигачёва, Рыжкова, Чебрикова, кандидатом — маршала Соколова, а Секретарём ЦК по сельскому хозяйству избрать Никонова. После голосования он всех поздравил и пригласил в президиум. А Лигачёва посадил рядом с собой на председательское место. Всё стало ясно.

Теперь в Политбюро у него стало 8 сторонников против 5 явных оппонентов — Тихонова, Кунаева, Гришина, Щербицкого, Романова. Но уже в первый год правления Горбачёва двое из них — Гришин и Романов удалились на пенсию. В высшую партийную иерархию выдвинулись Яковлев, Лукьянов и другие. А центральными фигурами, влиявшими на формирование политики, становились Лигачёв и Яковлев. По своим человеческим качествам это были два антипода.

Лигачёв, появившийся в Москве из сибирской глубинки, был для московской элиты личностью необычной — прямолинеен и настойчив. Его энергия, приправленная категоричностью и резкостью суждений, била ключом. При этом в оценках у него существовало только два цвета — чёрный и белый. Он никогда не сомневался в своей правоте и не менял своих взглядов.

Яковлев, вернувшийся из канадской «ссылки», являл собой полную противоположность. Никто никогда не знал, что на самом деле думает этот человек, и что он хочет. Вчера он был самым ярым антиамериканистом,  одним из самых ортодоксальных работников Отдела пропаганды ЦК КПСС. Сегодня стал самым гибким сторонником сближения с Америкой. И не потому, что таковы были его убеждения, а потому что так ему было выгодней.

Пожалуй, это была самая сложная из всех фигур в окружении Горбачёва. Как подметил один из его давних соратников Фёдор Бурлацкий, выглядит Яковлев простовато, а умудрён как библейский змий, соблазнивший Еву. Только змий этот постоянно ввергал в соблазн Горбачёва, а сам оставался в тени райских кущ.

Но всё это было потом. А теперь в апреле Горбачев начал с того, что выступил с предложением о замораживании ракет средней дальности в Европе. Но в этом не было ничего нового — такое замораживание уже предлагалось Андроповым: оно давало преимущество Советскому Союзу. Новое, пожалуй, было лишь в том, что в мае Громыко и Шульц поехали в Вену, чтобы договориться о встрече в верхах Рейгана и Горбачева.

Её предложил президент США, пригласив Горбачёва в Вашингтон. Советский Генсек откликнулся согласием, но с оговоркой — о времени и месте встречи нужно договориться позднее. В этом не было никакого подвоха — Горбачёв только что принял бразды правления и ему нужно было время, чтобы осмотреться и подготовиться.

Судя по всему, взгляды Горбачёва на внешнюю политику ещё не устоялись, но в ту пору были далеки от миролюбия. Несмотря на горы мемуаров, об этом до сих пор мало что написано. Некоторый свет проливает А.Ф. Добрынин:

«Из первой обстоятельной беседы с Горбачёвым мне запомнились две высказанные им мысли. Первая: через гонку вооружений нельзя добиться «победы над империализмом», больше того, без её прекращения никаких внутренних задач не решить. Вторая: в противоборстве с США — и он считал это тогда неизбежным — надо прежде всего добиваться их вытеснения из Западной Европы. Наиболее эффективный способ — это ослабление международной напряжённости и взаимный поэтапный вывод американских и советских войск. Для американцев это будет означать возврат за океан; для нас — фактический отвод войск на несколько сот километров за наши границы, где их присутствие всё равно будет незримо ощущаться европейскими государствами».

[102]