В общем, иметь такого человека в делегации было непросто — тут высвечивали и большие плюсы и еще большие минусы. Но выбирать не приходилось — скорее, меня выбирали.

Игорь, однако, оказался добрым малым, без всякого гонора, присущего детям сильных мира сего. И дело знал. Но очень скоро я понял, что имел в виду его отец, когда просил быть с ним построже. Вокруг него действительно вилась свора псевдодрузей, постоянно зазывая его то в баню, то в ресторан, то на презентацию, то еще куда— нибудь, где можно было хорошо выпить. Удержаться от этих приглашений ему порой было трудно. Но он и сам догадывался, чего стоят все эти люди. Не раз я видел его поздно вечером после хорошего поддатия грустным и каким— то опустошенным.

— Знаешь, Олег, — говорил он мне, — вокруг людей полно, а я не знаю, почему они со мной дружат. Потому ли, что я хороший парень — Игорь Андропов, или потому, что у меня отец — Генеральный секретарь ЦК КПСС.

Очень скоро жизнь дала ему ответ. После смерти отца вокруг него не осталось никого. Все — я не преувеличиваю, когда говорю, все, — кто хотел дружить с ним, от него отвернулись. Даже любимая жена ушла ...

Напротив Андропова, слева от меня, сидел другой влиятельный член делегации — генерал Борис Семенович Иванов, представлявший КГБ

[68]

. Очень скоро я понял, что его главной заботой были отнюдь не меры доверия, а безопасность сына Генерального секретаря.

Он был уже в летах — тучный, расплывшийся, но живой и энергичный. Жизнь изрядно потрепала его. Был он резидентом КГБ в Нью— Йорке и главным представителем этого ведомства в Афганистане во время ввода туда советских войск. Как говорят, его эвакуировали оттуда в 1982 году с диагнозом острого невроза. Сам о себе он ничего не рассказывал, сколько я его не пытал и лаской, и расспросами то в бане, то за столом за бутылкой водки. Все равно молчал — железный, видно, человек. Только улыбался. А вот жена его Раиса Петровна, простая, добрая женщина, как— то сказала, что спала эти три года в Кабуле с пистолетом под подушкой. И в глазах у нее был ужас.

Рядом с Ивановым сидел генерал— майор Татарников, представлявший минобороны. Невысокого роста, худой, всегда спортивно подтянутый, Виктор Михайлович много лет проработал в Генеральном штабе. Он прошел хорошую школу СБСЕ на Мадридской встрече и потому разбирался в материи переговоров до тонкостей.

Напротив него по другую сторону стола сидел Евгений Георгиевич Кутовой — заместитель заведующего Отделом международных организаций МИД, курировавший вопросы СБСЕ. Если характеризовать его несколькими словами, то он был как ртуть — всегда в движении: куда — то бежал, что — то организовывал, кому — то давал на ходу указания. В делегации его прозвали «Пулевой», потому что любимым его выражением, когда давал указания, было:

— Быстро, быстро — пулей!

Водители в делегации рассказывали про него такую байку:

— Выбегает как— то из посольства, вскакивает в машину и кричит — быстро на конференцию. Сейчас, товарищ Кутовой, — резонно замечает водитель, — только мотор заведу. Поехали, поехали!!! — кричит Кутовой. — Мотор потом заведешь!

[69]

Вот такая делегация приехала в Стокгольм.

[70]

Американская делегация была выстроена по образу и подобию советской. Только иерархическая лестница в ней была не столь строгой.

Возглавлял её, как уже говорилось, посол Джим Гудби — один из лучших дипломатов госдепартамента того времени. Отношения его с другими американскими ведомствами — минобороны и ЦРУ были сложными. Он явно вёл линию на диалог и достижение договоренности. А его оппоненты жаловались, что Гудби стремится к соглашению любой ценой. Даже, когда излагал жёсткую американскую позицию, делал это так, что она выглядела помягче.

Вторым человеком в американской делегации был полковник ВВС Линн Марвин Хансен. Помимо министерства обороны служил в Агентстве по контролю за вооружениями, участвовал в Мадридской конференции СБСЕ и прекрасно разбирался во всех сложных перипетиях хельсинского процесса. И если стратегию переговоров надо было определять с Гудби, то технические вопросы её претворения в жизнь следовало обсуждать с Хансеном. Это был на редкость чёткий и въедливый переговорщик, который глубоко изучил Советский Союз и его вооружённые силы с одним только «но». Как Хансен признался мне много лет спустя, он «ненавидел Советский Союз всеми фибрами своей души».

В американской делегации были также широко представлены министерство обороны, Объединённый комитет начальников штабов, государственный департамент и ЦРУ. Но какой— либо активной роли в Стокгольме — во всяком случае на поверхности — они не играли.

Другие делегации на конференции — НАТО, ОВД и Н+Н (неприсоединившиеся и нейтральные страны) были значительно меньше делегаций СССР и США. Но и там обычно были представлены всё те же силовые ведомства, нередко имевшие несовпадавшие взгляды, куда и как вести дело.

В группе НАТО ситуация была не простой. По имевшейся у нас информации МИД ФРГ был настроен весьма критически к пакету мер доверия, который проталкивали американцы. Бонн был явно обеспокоен ростом напряжённости в отношениях Восток — Запад и не хотел, чтобы процесс СБСЕ пострадал из за натовского упрямства. Поэтому там проявляли готовность принять некоторые «декларативные меры» из советского пакета предложений, касающиеся неприменения силы и даже отказа от применения первыми ядерного оружия.

А вот английская делегация занимала по всем этим вопросам, пожалуй, даже более жёсткую позицию, чем американцы. Консервативное правительство Маргарет Тэтчер с большим подозрением относилось к советской политике в отношении Европы и старалось поддерживать особые отношения с Вашингтоном.

Как всегда трудно было с французами. На переговорах они вели себя весьма активно, но их истинные намерения обычно скрывались за плотной завесой пустых слов, которые можно было интерпретировать и так и сяк. Ну а остальные натовцы занимали промежуточную позицию между англоговорящими странами и ФРГ.

Вот такой гремучий состав представляла собой эта Конференция по разоружению в Европе, которая должна была на своём первом этапе заняться выработкой мер доверия и безопасности.

ДИПЛОМАТИЧЕСКИ БУДНИ

Первым делом советской делегации нужно было определиться, как быть с внесением своих предложений на конференции. Из бесед в кулуарах Культурхюсета мы знали, что страны НАТО практически уже согласовали набор своих мер и собираются выступить с ним в начале следующей недели. Нейтралы также работают над собственным документом, но у них возникли серьезные трудности. Поэтому их предложения  появятся на свет в лучшем случае к концу сессии.

Вполне естественным на таком фоне выглядело желание социалистических стран тоже внести свои предложения по мерам доверия. На этом особенно настаивали делегации Польши и Венгрии. Однако наши директивы не предусматривали выступления с какими— либо документами. Более того, в отношении Договора о неприменении силы прямо указывалось:

«Не следует пока доводить дело в Стокгольме до внесения проекта документа о договоре, с тем чтобы не давать странам НАТО повода для формального отклонения идеи договора…»

Откровенно говоря, и у меня не лежала тогда душа к выдвижению документа с изложением нашей позиции — слишком уж нереалистической она была. А как говорит народная мудрость, что написано пером — не вырубишь топором. Позиции, когда они изложены в формальном документе, как бы закостеневают. Попробуй потом отступить от них — сколько нервов придется извести, сколько бумаги потратить на переписку с ведомствами, потому что речь будет идти уже об уступках. Кому? Ясно — американскому империализму. Хотя директивы эти создавались не для переговоров, а наоборот, чтобы их не было. Такая тогда была обстановка и такие цели ставились перед делегацией.