Пункт 1 утвержденных на Политбюро 13 октября директив для советской делегации строго предписывал:

«С учетом развития обстановки в Европе в связи с намечаемым размещением там американских ракет средней дальности в твердой форме высказываться в том плане, что такие действия США и стран НАТО, их стремление сломать к своей выгоде существующий в европейской зоне баланс по ядерным средствам средней дальности идут вразрез с задачами укрепления доверия и безопасности на европейском континенте и могут осложнить разработку соответствующих мер на конференции».

Казалось бы, ясно? Ничего подобного. Этот пункт директив можно было исполнять по крайней мере в двух жанрах.

Жанр первый, — просто отметиться, произнеся нечто близкое к этому во вступительном заявлении, и сообщить в Москву, что делегация твердо проводит заданную линию, а пока суд да дело — начать выработку повестки дня.

Жанр второй, — долбить изо дня в день, из заседания в заседание эту фразу, приводя красочные сообщения из газет, как народы Европы борются против ненавистных американских ракет. США и их союзники, естественно, промолчать не смогут и тоже бросятся в бой. Тут и начнется свалка, и тогда будет уже не до повестки дня. Тем более, что можно постоянно подчеркивать: о каком доверии хотят говорить господа из НАТО, когда размещают ракеты, нацеленные на советскую землю.

В общем, если бы Андропов или Громыко дали, пусть даже в устной форме, такое указание, то повернуть Хельсинкскую встречу в это русло не составило бы труда. Поэтому я решил посоветоваться с корифеем европейского процесса, зам министра А.Г. Ковалевым. В те времена Анатолий Гаврилович проводил в своем кабинете на 7 этаже в здании на Смоленской площади дни и ночи. Он все больше замыкался в себя, избегал человеческого общения — даже в привилегированный буфет на том же этаже не ходил: обед ему приносили в кабинет. Слушал меня молча и только криво улыбался — ведь это он был автором этих загадочных директив. Потом сказал:

— Вам не нужно будировать этот вопрос — можете вызвать на себя лавину. Поезжайте в Хельсинки, и оттуда показывайте, что Стокгольмская конференция — это наше детище. Несмотря на всю сложность международной обстановки, она является первым шагом в осуществлении хельсинкского Заключительного акта. По этой причине американцы идут в Стокгольм с неохотой, боятся достижения там прогресса. А европейцы обеспокоены поведением США, и поэтому им нужна Стокгольмская конференция. Не только нейтралы, но и западноевропейцы тяготеют к нашей позиции. Однако всё портят американцы.

Перед отъездом в Хельсинки я пришел к Громыко за последними инструкциями. Это было 21 октября 1983 года. Министр был в плохом настроении. Все эти дни на самом верху шла мучительная дискуссия, как быть, если американцы действительно начнут развертывать свои Першинги. По соседской линии беспрестанно шла информация, что они появятся в Европе в середине ноября. Поэтому на Политбюро было принято решение объявить в качестве упреждающей акции о подготовке к размещению оперативно— тактических ракет с ядерными боеголовками на территории Германии и Чехословакии.

[21]

Дела в Афганистане также шли из рук вон плохо. А тут еще, как назло, на далеком острове Гренада в Карибском море произошла очередная «марксистско— ленинская революция», как ее изображал Международный отдел ЦК, или, попросту говоря, военный переворот под революционными лозунгами. Президент Морис Бишоп и его сторонники были жестоко расстреляны из крупнокалиберного пулемета. Ежу было ясно, что Рейган это просто так не оставит и грядет американская интервенция. А что тогда делать нам?

Андрей Андреевич был немногословен:

— В связи с размещением американских ракет в Европе вам нужно всячески показывать, что мы, мол, рассердились, и вести себя соответственно.

Как соответственно, Громыко не сказал, а я, памятуя наказ Ковалева «не вызывать лавину», расспрашивать его не стал.

— В Стокгольме, — продолжал мрачно выговаривать министр, — США и НАТО будут ставить вопрос о расширительном толковании вопросов о зоне действия мер доверия, посылки наблюдателей и осуществлении контроля. Тут нужна внутренняя строгость, чтобы не истолковали нашу позицию с ущербом для нас — не восприняли как намек, что мы можем пойти на это. Если не ясен вопрос, лучше не отвечать совсем, чтобы потом не пришлось исправлять.

Министра явно беспокоили не меры доверия, а предстоящее размещение американских ракет. И к Стокгольмской конференции у него отношение было кислое.

— Конечно, важно, чтобы было продвижение по мерам доверия. Мы же сами предложили созвать эту конференцию, но, судя по всему, толку от нее ждать не приходится. И все же приглядывайтесь к позиции нейтралов —  может и появится какая задумка.

Вот и все.

ДИПЛОМАТИЧЕСКИЙ КАРДЕБАЛЕТ

23 октября 1983 года советская делегация приехала в Хельсинки. И тут как из рога изобилия посыпались события, одно хуже другого.

В тот же вечер радио сообщило, что пятитонный грузовик пробил заграждение у ворот американских казарм, неподалеку от международного аэропорта в Бейруте, и шофер — камикадзе взорвал себя и огромную машину, начиненную 300 килограммами взрывчатки. Погибло 239 морских пехотинцев. Подозрение падало на мусульман — шиитов, действовавших с ливанской территории, контролируемой Сирией. На следующий день появились сообщения, что Вашингтон готовит воздушное нападение на базы иранских и ливанских боевиков около Бейрута и в Баальбеке. Под ударом может оказаться и Сирия.

Однако удар был нанесен в другом месте. 25 октября как раз в день открытия хельсинкской встречи американские войска начали вторжение на Гренаду. Мятежные революционеры сопротивления им не оказали. А население, вроде бы, даже приветствовало американских солдат. Но советская печать, естественно, подняла шум. Генеральная Ассамблея ООН 108 голосами против 9 осудила эту акцию США. Однако Рейган проигнорировал это решение ООН:

— Оно нисколько не испортило мне аппетита во время завтрака, — с простодушной улыбкой сказал он. А его пресс — секретарь пояснил: на завтрак президент обычно съедает одно варёное яйцо, фрукты и жареный хлебец.

На следующий день Андропов выступил с заявлением. Правда, о Гренаде в нем не было ни слова. Он снова говорил об опасных последствиях для мира в связи с намечаемым размещением американских Першингов и предлагал новый компромисс: Советский Союз сократит число ракет СС— 20 в Европе до 140 носителей, а США не будут размещать там свои ракеты средней дальности.

[22]

В противном случае, — угрожал Андропов, — гонка вооружений и уход Советского Союза с переговоров в Женеве. Стокгольмскую конференцию он не упоминал.

Вот на таком мрачном фоне начиналась Подготовительная встреча в Хельсинки. В этой ситуации я решил встретиться и пощупать, как намерен действовать мой американский коллега посол Джим Гудби. Это был опытный дипломат, который, как говорится, собаку съел и в разоружении, и в европейских делах — был заместителем главы американской делегации на переговорах ОСВ — 2, помощником заместителя госсекретаря по европейским делам и послом США в Финляндии.

Время терять было нельзя. От того, какой тон будет задан на первом пленарном заседании, во многом будет зависеть весь ход трехнедельной встречи. Мне не хотелось, чтобы она превратилась в своего рода средневековое ристалище, где советский и американский представители сражаются друг с другом на потеху 33-х других участников конференции. Стоит только начать в таком духе — потом уже остановиться будет трудно. Весь трехлетний опыт Мадридской конференции тому свидетельство.

Но вот незадача. Мы с Гудби не были знакомы, а в те времена встречи советских и американских послов проходили по сложному византийскому ритуалу. Особенно первая — все ждали, кто кому нанесет визит первым. Можно было спокойно ехать к английскому, французскому, шведскому, испанскому послам, но не к американскому. Это почему— то считалось потерей престижа, уроном интересам государства. По тем же причинам американские послы не ездили к нам.