Как видно, Дэн и Пэн ничего особенно революционного не предложили, ликвидировать «коммуны» не потребовали, а лишь посоветовали Мао вернуться в социализм середины 1950-х годов с его кооперативами высшей ступени. Подобные доклады представили тогда не только они. И Чжоу, и Чжу Дэ написали Мао, по существу, то же самое, подчеркнув необходимость восстановить распределение по труду. Правда, в отношении общественных столовых были более категоричны. «Все коммунары, включая женщин и холостяков, хотят готовить еду дома, — заявил, например, Чжоу. — Надо решить вопрос, как закрыть общественные столовые и как организовать возвращение коммунаров к домашней кухне»⁶⁹. При этом ни Чжоу, ни Чжу тоже не предлагали ликвидировать «коммуны» как форму административной организации.

Мао и сам к тому времени пришел к мысли закрыть общественные столовые⁷⁰. Так что доклады соратников лишь подтвердили, что он опять прав. Но что делать дальше, он не знал. А потому вновь решил отойти на «вторую линию», предоставив Лю, Чжоу и Дэну возможность выправить ситуацию.

И те стали все более вникать в проблемы. И уже через месяц, в самом конце мая 1961 года, на рабочем совещании ЦК Лю Шаоци в присутствии Мао неожиданно выступил с критикой последнего. Разумеется, «великого кормчего» он по имени не назвал, но всем стало ясно, кого он имел в виду. «У крестьян Хунани есть поговорка, — сказал он, — „На три десятых несчастья от неба, на семь десятых — от человека“… В целом по стране есть места, где главной причиной [трудностей] явились стихийные бедствия, но, боюсь, таковых не очень много. В большинстве же мест главная причина — это недостатки и ошибки, допущенные в нашей работе». И далее: «Есть товарищи, которые полагают, что это вопрос об одном пальце и девяти пальцах. Но, боюсь, сейчас уже видно, что… если все время говорить о девяти пальцах и одном пальце и не менять этого соотношения, то это будет противоречить действительности»⁷¹. Все знали, что именно Мао сопоставлял достижения и неудачи «большого скачка» по принципу «девять здоровых пальцев и один больной». Присутствующие затаили дыхание, а Мао почувствовал себя оскорбленным. Осторожный Чжоу промолчал, но тут слово взял Дэн, который — о чудо! — недвусмысленно поддержал Лю. Вот что он сказал: «Можно ли для решения сегодняшних вопросов использовать методы прошлого? Думаю, нет. В области производственных отношений напряженность существует не только в деревне, но и в городе. Здесь тоже стоит вопрос собственности. В конце концов от неба несчастья или от человека? Товарищ Шаоци… сказал, что в некоторых районах ошибки в нашей работе (в том числе в некоторых политических установках) были, боюсь, главными, а стихийные бедствия — неглавными»⁷².

Мао был потрясен. И через несколько дней, явно затаив обиду, заявил, что долгое время «глубоко не понимал, как строить социализм в Китае»⁷³. А своему лечащему врачу с горечью сказал: «Все хорошие члены партии умерли. А те, что остались, — кучка зомби»⁷⁴.

Куда же вдруг подевалась дэновская гибкость, так импонировавшая Мао Цзэдуну? Неужели обследование «коммун» настолько впечатлило его, что он и после того, как представил умеренный доклад «великому кормчему», продолжал мучительно рассуждать об истоках несчастий, а поняв наконец, как и Лю, в ком причина экономического коллапса, не смог сдержаться? Похоже, что так. «[Мы] совсем игнорировали объективные законы, — скажет он впоследствии, — пытались одним махом добиться гигантского развития народного хозяйства. Когда же субъективные желания идут вразрез с объективными законами, тогда неудачи неизбежны»⁷⁵.

Тяжкий путь познания завершался, Дэн приходил к мысли о необходимости перестройки утопической маоистской модели социально-экономического развития. И соответственно оказывался перед новой проблемой, решать которую будет вплоть до смерти Председателя: как оппонировать вождю, не осложняя свое положение в партии. Разделять судьбу мятежного Пэн Дэхуая ему не хотелось, но и продолжать слепо следовать за Мао он, как видно, больше не мог.

Выступление в поддержку Лю Шаоци, вызвавшее раздражение Мао, было первым проявлением самостоятельности Дэна. Такой опытный бюрократ, как он, должен был понимать, что играет с огнем. Однако вот не удержался!

Через год он разозлил Председателя еще больше. Летом 1962-го вслед за Чэнь Юнем и Лю Шаоци он одобрил распространявшуюся тогда на селе практику закрепления производственных заданий за дворами — так называемый семейный подряд.

Переход к подрядной системе начался стихийно в провинции Аньхой, на востоке страны, еще в конце 1960 года. По условиям подряда крестьяне брали на себя обязательство сдавать коллективу (то есть бригаде, а фактически государству) за трудодни определенное количество продукции с переходивших к ним, по существу в аренду, участков земли. Всё же, что они выращивали сверх плана, либо оставляли себе, либо сдавали той же бригаде за отдельную премию. (В разных местах было по-разному.) Решать, что выращивать, они не могли: указания им давали бригадиры, которые перед началом работ снабжали их инструментом, удобрением и семенами. Ничего антисоциалистического, понятно, в этом не было: семейный подряд недотягивал даже до большевистской новой экономической политики, так как в Китайской Народной Республике крестьяне не имели права продавать излишки продукции на рынке. Тем не менее семейный подряд, стимулировавший материальную заинтересованность членов коммун в увеличении производства, стал быстро приносить плоды: к осени 1961-го урожай зерновых вырос на четыре миллиона тонн.

Всё, казалось, развивалось в лучшую сторону, но Мао, не возражавший на первых порах против того, чтобы люди «поэкспериментировали», во второй половине 1961-го начал выражать недовольство возрождением «единоличников». В сентябре ЦК издал директиву, осуждавшую семейный подряд⁷⁶. А в конце декабря Мао спросил первого секретаря Аньхойского парткома: «Производство восстановили, будем ли отменять „систему“ [семейной] ответственности“?» Но секретарь, лоббировавший подряд с весны 1961-го, ответил вопросом на вопрос: «Массы только попробовали сахара, может, дать им поработать еще какое-то время?»⁷⁷

Мао вознегодовал и через некоторое время прогнал посмевшего ему перечить аньхойца с высокого поста. Однако саму систему подряда не отменил, и она продолжала распространяться по всей стране.

В январе — феврале 1962 года «великий кормчий» получил новый удар. Произошло это на расширенном совещании Центрального комитета в Пекине — самом представительном за всю историю партии. В собрании, длившемся с 11 января по 7 февраля, приняли участие семь тысяч руководящих работников со всей страны: даже в наиболее многочисленном VIII съезде китайской компартии и то участвовало только 1026 делегатов. Отвечал за созыв и проведение форума Дэн, так что Мао имел все основания вновь быть им недовольным. Ведь «великий кормчий» рассчитывал, что этот форум «хорошо проанализирует опыт и уроки прошлого и выработает единую позицию», а на деле столкнулся с самой серьезной критикой, какую ему только приходилось слышать в последнее время.

Дэн, правда, мало что мог сделать, даже если бы хотел: ситуация вышла из-под его контроля. Его собственный заместитель по Секретариату ЦК Пэн Чжэнь первым атаковал Мао в открытую. В провале «большого скачка» он сначала обвинил весь Постоянный комитет Политбюро, но потом перешел на личности, сконцентрировав критику на самом Председателе. Он напомнил, что именно Мао настаивал на ускоренном переходе к коммунизму и агитировал за общественные столовые. Все слушали затаив дыхание. А Дэн подал голос (то ли желая разрядить обстановку, то ли, наоборот, поощряя Пэна продолжать критику): «Мы тут недавно были у Председателя, и он сказал: „Вы меня… превратили в святого, но святых не бывает. У всех есть недостатки и ошибки. Вопрос только в том, сколько их. Не бойтесь говорить о моих недостатках, революцию делали не Чэнь Дусю и Ван Мин, а я со всеми остальными“».