Став приближенным к Мао, умный и хитрый Юаньсинь смог искусно воспользоваться ситуацией для усиления позиции леваков. «Я очень внимательно слежу за выступлениями товарища [Дэн] Сяопина, — начал он нашептывать дяде, — и у меня возникло ощущение, что он очень мало касается достижений Великой культурной революции, очень мало говорит о критике ревизионистской линии Лю Шаоци. Из лозунга „три указания — главное звено“, по существу, осталось только одно указание: развивать производство. В этом году я не слышал, чтобы он [Дэн] затронул вопрос о том, как следует изучать теорию, как критиковать роман „Речные заводи“, как критиковать ревизионизм»⁷⁰.

Обработка шла почти месяц, и в конце концов Мао не выдержал. Он поверил. «Что это такое — „три указания — главное звено“? — недовольно спросил он Юаньсиня своим низким рокочущим голосом в начале ноября 1975 года. — Разве спокойствие и сплоченность отвергают классовую борьбу? Главное звено — это классовая борьба, а всё остальное — цель… Некоторые товарищи, главным образом старые товарищи, до сих пор идеологически застряли на этапе буржуазно-демократической революции, они не понимают социалистической революции, противоречат ей и даже отвергают ее. Что же касается Великой культурной революции, то они, с одной стороны, не удовлетворены [ею], а с другой, сводят [с ней] счеты. Сводят счеты с Великой культурной революцией»⁷¹.

Как раз в то время Дэн совершил большую оплошность. Он переслал Мао письмо некоего Лю Бина, заместителя секретаря парткома Университета Цинхуа. Тот жаловался в письме на бесчинства других партийных руководителей этого вуза, известных леваков. Мао воспринял письмо Лю Бина как поклеп на честных людей, решив к тому же, что своим острием это послание направлено против него самого, так как «вопрос, имеющий отношение к Цинхуа, неизолированный, он отражает борьбу двух линий на современном этапе»⁷². Так Дэн в очередной раз оказался в опале.

По требованию Мао члены Политбюро начали критиковать «зарвавшегося» противника Цзян Цин, а вскоре отстранили его от большинства обязанностей, позволив ему только открывать и закрывать заседания Политбюро и заниматься внешнеполитическими делами. В стране же в целом стало набирать силу новое движение, направленное против Дэна.

Фракция Цзян Цин, казалось, победила. Китай вступал в новый, 1976 год под флагом борьбы с так называемым «правоуклонистским поветрием пересмотра правильных оргвыводов». Но Дэн не терял надежды, будто знал, что за этим новым, третьим в его жизни, падением в самое ближайшее время последует еще больший взлет. Ведь наступавший 1976-й был годом Дракона — то есть его годом!

Мао, как всегда, хотел одного: чтобы Дэн раскаялся. Причем полностью и бесповоротно. Но тот неожиданно проявил характер. Не то чтобы встал в позу, но как-то странно стал реагировать. В беседах с членами Политбюро, критиковавшими его по требованию «великого кормчего», пытался защищаться, настаивая на том, что политика упорядочения была правильной, ссылался на самого Председателя — мол, тот поддерживал его курс — и даже отказался от предложения возглавить работу ЦК по выработке решения, оценивавшего «культурную революцию» как в целом успешную. Мао хотел, чтобы оценка успехов и неудач «культурной революции» составляла 70 процентов к 30 процентам⁷³, но Дэн ответил, что он «человек, живущий у Персикового источника, который не ведает ни о династии Хань, ни о династиях Вэй и Цзинь»⁷⁴. Этот образ он позаимствовал у великого китайского поэта Тао Юаньмина (356–427), автора знаменитой утопии «Персиковый источник», повествующей о некоем племени, бежавшем на край земли во времена императора Цинь Шихуанди (кстати, одного из любимых исторических персонажей «великого кормчего»), а потому не знакомого с историей последующих династий⁷⁵. Мао отлично понял его, тем более что сам в шутку называл репрессированных во времена «культурной революции» ветеранов «людьми, живущими у Персикового источника»: «Проведя шесть-семь лет не у дел, они многого не знают»⁷⁶. Но Дэн-то, похоже, совсем не шутил. Он ведь прямо заявил, что, будучи изгнанником, сказать о «культурной революции» что-то хорошее не может. Как же тут было не разгневаться?

Конечно, бывший «каппутист № 2» лез на рожон. С Мао тягаться ему нельзя было по-прежнему. Но, может быть, он просто устал от несправедливых гонений? Или понял, что Председателю не много осталось жить, и уже ничего не боялся? По-видимому, за два года, что он провел в Пекине, Дэн сумел серьезно укрепить свои позиции в партии, госаппарате и, что самое важное, — в армии. Он и раньше, как помним, пользовался уважением ветеранов компартии и Народно-освободительной армии Китая, а теперь благодаря успешному упорядочению экономики завоевал симпатии большинства ганьбу. На его стороне по-прежнему были министр обороны Е Цзяньин, а также подавляющее большинство генералов, уставших от бесчинств леваков. Впрочем, против Мао никто бы из них никогда не пошел: авторитет «великого кормчего» в партии, армии и народе был гораздо сильнее, чем дэновский, — настолько, что и Е Цзяньин, и все генералы, не задумываясь, пожертвовали бы Дэном, если бы вождь и учитель этого захотел. Так что открыто идти на конфликт с Председателем Дэну никак не следовало. И он скоро понял, что надо себя сдерживать.

Двадцатого декабря на заседании Политбюро Дэн выступил наконец с самокритикой, а 2 и 3 января 1976 года на новых заседаниях развил ее. Кроме того, представил партруководству письменный самоанализ, признав многочисленные «ошибки». Направил он соответствующее письмо и Мао Цзэдуну⁷⁷. Но тот не пожелал простить упрямца. Начатая в ноябре 1975 года и направленная по существу против Дэна всекитайская кампания борьбы с «правоуклонистским поветрием пересмотра правильных оргвыводов» продолжала набирать обороты.

Теперь Дэн много времени проводил в семье. Вместе с женой и остальными домочадцами он жил тогда в большом доме в центре города, недалеко от площади Тяньаньмэнь. Когда-то здесь проживал его друг, маршал Хэ Лун, но в разгар «культурной революции», 9 июня 1969 года, устав от бесчисленных проработок и издевательств, «усатый Хэ» покончил с собой. После его смерти дом долгое время пустовал.

Дэну здесь нравилось. Он любил вечерами сидеть на террасе, выходящей во внутренний дворик, и смотреть, как возились с игрушками его любимые внуки. Их уже было двое: кроме внучки Мяньмянь у него теперь имелся внук — Мэнмэн («Росточек»), сын старшей дочери Дэн Линь. Он появился на свет недоношенным, весил при рождении всего 1 килограмм 700 граммов, но рос вполне здоровым⁷⁸. В начале 1976 года ему было чуть больше полутора лет, и дед, конечно, обожал его.

Внуки развлекали, но совсем забыть о своих невзгодах Дэн, понятно, не мог. Жена и дети замечали, что он то и дело «закрывал глаза и впадал в задумчивость». И каждую ночь «на темной террасе горела только одна настольная лампа. Отец в одиночестве сидел при ее свете, подчас долго-долго»⁷⁹.

К размышлениям о своей судьбе примешивались горькие мысли о Чжоу Эньлае, который к началу января 1976 года перенес уже целый ряд безуспешных операций. Чжоу знал, что умирает, и, лежа на больничной койке, тихим голосом пел «Интернационал». Его жена, Дэн Инчао, находившаяся подле него, подтягивала, глотая слезы. Дэн помнил, как 20 сентября 1975 года, накануне очередной операции, когда он посетил премьера, тот сжал его руку и произнес: «В этом году ты хорошо работал, гораздо лучше меня!» А потом, вдруг напрягшись, прокричал: «Я верен партии и народу! Я не капитулянт!»⁸⁰ Все присутствующие замерли, а Дэн хорошо понял старого товарища: как раз в то время шла массовая кампания против апологии «капитулянтства», якобы содержащейся в романе «Речные заводи», и леваки, как мы знаем, направляли ее против Чжоу, Дэна и других сторонников упорядочения. В конце декабря Чжоу позвонил маршалу Е Цзяньину и слабеющим голосом попросил ни в коем случае не допустить, чтобы власть оказалась в руках Цзян Цин, Ван Хунвэня, Чжан Чуньцяо и Яо Вэньюаня, то есть «группы четырех», как их когда-то назвал сам Мао⁸¹. 5 января премьеру сделали еще одну операцию, но через два дня Чжоу впал в кому. На следующее утро, 8 января, в 9 часов 57 минут он скончался.