Родион первым поддержал Евменовну:

— Подсластить бы!.. Горько!

И тотчас, словно по команде, загорланили гости:

— Го-о-о-рь-ко!

— Горько!!

Стоя у окна, Роза смотрела на убегающие назад, почерневшие от дождей и солнца дома, сараи, на показавшиеся впереди равелины крепости. Послышался гудок паровоза, и поезд начал сбавлять ход. За окном вагона вывеска: «Станция Березина».

Еще живя в Минске, она приезжала сюда с матерью погостить у знакомых. Знакомые имели свой дом по соседству с крепостью… А теперь в этих местах поселился Янка. Он писал, что снял комнату в самом Фортштадте.

Увидев за окном человека в военной форме, Роза встрепенулась: Янка!.. Поспешила к выходу, волоча тяжелый чемодан, но тут же поняла — ошиблась. Военные так походят друг на друга! Но где же он, ее муж? Почему не встречает? Может, телеграмма не дошла?.. Потянула тяжелый чемодан вниз по ступеням и в это время почувствовала на плечах чьи-то руки. Подняла голову — муж!.. Не успела и слова сказать, как он, подхватив ее вместе с чемоданом, опустил на гладкий перрон.

— Приехала?! — и, забыв поздороваться, расцеловал.

Лишь теперь разглядела: форма у мужа совсем иная — темно-синяя. В голубых петлицах, окантованных золотом, три алых квадратика. Такой стройный и стал вроде повыше. А с лица — сдал.

— Не кормят, что ли, тебя?

— Истосковался я… — прошептал на ухо. — В самолете один, дома — один.

Взяв чемодан, Янка уверенно зашагал прочь от вокзала. Роза едва поспевала за ним: торопыга — каким был, таким и остался. Хотела сказать «Тише» и не решилась: человек военный, ему некогда. Роза радовалась — подумать только! — она — жена летчика. Летчика-истребителя, на которого засматриваются не только женщины, а даже старики и дети.

Сунув чемодан в багажник «эмки», Янка велел садиться. Завел мотор и сразу выехал на пыльную, покрытую булыжником, пристанционную улочку. Видя мужа за рулем, Роза с опаской спросила:

— Как же ты без шофера?

— Я, Роза Павловна, летчик первого класса. Может, слыхала?

— Самолет одно, а это…

— Да, то самолет, а это — колымага!

— Смеешься. Я думала: трудно.

— Трудно без тебя, даже страшно, — он протянул к ней правую руку, продолжая крутить баранку левой. — Но теперь уже нет — ты со мной.

Отстранилась в испуге:

— Так можно и в столб врезаться!

— Не бойся, — и прибавил скорость.

Машина бежала по кривой, узкой улочке. И здесь, как и там, у станции, такие же дома и домики, ушедшие подрубами в землю. Такие же палисадники с георгинами и красными гвоздиками. Слева неожиданно блеснул плес — река Березина. Машина вкатилась в небольшой чистый дворик. Остановились у самого крыльца под высокой грушей.

— Слазь, приехали! — сказал Янка.

На пороге дома их встретила еще молодая, с румянцем во всю щеку, хозяйка. Пропустив жену квартиранта в переднюю, представилась:

— Мария Осиповна. Но вы зовите просто Машей.

— А я — Роза, — отозвалась квартирантка.

— Знаю. Хозяйка обняла Розу и, обращаясь к ее мужу, сказала: — Красивая у вас жена, товарищ старший лейтенант!

Роза застеснялась, покраснела и лишь подумала: «Ладно, пусть говорит, что хочет». Хозяйка, как бы желая узнать все сразу, продолжала:

— Значит, вы врач?

— По образованию фельдшер.

— Это хорошо, когда в доме своя медицина. И опять к нему, квартиранту: — Ну что же ты, старший лейтенант, показывай жене комнату. Пусть отдохнет с дороги.

— Спасибо. Растерялся я…

— От такого счастья любой растеряется: не женщина — цветочек!

Пропустив жену в комнату и бросив чемодан на пол, Янка обхватил ее за талию, принялся целовать. В эту минуту, скрипнув, отошла дверь. Он пнул ее ногою, но она опять открылась. Роза в испуге оттолкнула мужа: нельзя же так… Янка прикрыл дверь поплотнее и дважды повернул ключ.

— Ну, здравствуй, Роза Павловна! — подхватил на руки, закружил по комнате, стуча сапогами.

— Тише, хозяйка услышит.

— Ну и что ж! — нарочно громко произнес он. — У меня праздник — жена приехала!

Наконец, усадив жену на кровать, присел рядом. Роза глянула ему в глаза:

— Говорят, война будет. В поезде только и болтают об этом.

— Серьезные люди… Вполне реально.

— Что реально — война?

— Люди, говорю, правильно реагируют на международную обстановку. Народ не проведешь.

— Значит, будет?

— Как тебе сказать, вполне возможно.

— Наверное, скоро?

— А вот об этом, Роза Павловна, лучше бы спросить у господ империалистов. — И, помолчав, протянул: — Они, гады, точно знают.

— Я серьезно, — сказала Роза.

— А я что, смеюсь?

— У тебя порой трудно понять, где правда, а где…

— Брехня?.. — подхватил он.

— Нет, выдумка.

— Я здесь ничего не выдумал, а тем более, не соврал. Обстановка такова, что война может вспыхнуть в любую минуту. Фашисты, как шакалы, у наших границ… Но не будем об этом. Рассказывай, как там в Магнитке! Садись поудобнее, вот так. Дай наглядеться на тебя!.. Значит, сталевар Грязнов, говоришь, решил работать без мастера. Похвально! Он же сам мастер, да еще какой. Алеха — удивительный человек. Я просто влюблен в него. А комендант горы Василий Никитич все такой же? — И помолчав, добавил: — Витьку Калмыкова жалко, дружили мы, какой хлопец был!.. Что Боря Ручьев на Севере — знаю. Истинный поэт! Взять хотя бы это:

Как все точно, хорошо! Или вот:

Читаешь и перед тобой живая картина, сама жизнь. Так могут писать только большие поэты.

Янка обнял жену:

— Думал, забоишься, а ты вон какая! Сама за четыре тыщи километров… Герой! Да нам теперь с тобою никакой черт не страшен. Если даже война — мы вместе… Впрочем, что это мы все о войне да о войне… Устраивайся, будь, как дома. — Янка надел фуражку. — Командир всего на два часа отпустил. Да и машина там нужна. Вечером буду на партийном собрании, завтра с утра — учения… Так что вернусь дня через два. Не волнуйся, это у нас бывает: навалится работа — дохнуть некогда.

Янка и словом не обмолвился о том, что летчики вот уже с неделю не уходят с аэродрома. Ничего не сказал и о немецком самолете, который, нарушив границу, пытался прорваться к Минску и был отогнан. Сел в машину, помахал рукой: дескать, привыкай, такова доля жен военных!

Проводив мужа, Роза долго стояла посреди двора — думала о его беспокойной, трудной и ответственной службе. «Даже ночевать дома не может — все там, у самолетов».

— Скучаете? — выйдя на крыльцо, улыбнулась хозяйка.

— Сказал, раньше чем через два дня не вернется. Учения.

— Никуда он не денется, — подхватила хозяйка. — Тут же близко. Муж у тебя, Роза, замечательный. На других не похожий. Иные чуть что — за выпивку. А твой, — сколько у меня живет, никаких признаков. В выходной обложится книгами, читает. А оставит книгу, так все про тебя рассказывает: она, говорит, у меня самая лучшая… Покойный Максим тоже не пил, не курил, за девять лет жизни плохого слова от него не слышала. Поверишь, на руках носил! Ничего, бывало, лишнего сделать не даст: отдохни — я сам…

— Умер?

— На финской убили. Двенадцатого марта, в последний день войны. Одна, как видишь, с детьми маюсь, — хозяйка вдруг закрыла лицо руками, всхлипнула.

— Маша, что вы! — Роза обняла ее. — Не надо. Слезами не поможешь.

— Давно не плакала, а вот посмотрела на вас… сжалось сердце… — и улыбнулась сквозь слезы. — Нет, я не плачу. У меня и слез нет, выплакала… Максим на реке бакенщиком работал. Вернется, бывало, утром, рыбы принесет: жарь, говорит, Машенька! Как ни устанет, а все одно — веселый, радостный.