Было приятно, что она ценит его личные качества, верит в его силы. Улыбается.

— С твоей помощью!

— С моей?.. Преувеличиваешь. Я бессильна. Какая от меня помощь?

— Наоборот — всесильна! Ты, может, одна-единственная, ради которой хочется дробить камни, вздымать тяжести, дерзать… Одним словом…

Опустила глаза:

— Не надо дифирамбов. — Повернула тему разговора: — Знаешь, я очень хотела стать учительницей, техникум окончила, готовилась в пединститут… И передумала. А помогла в этом женщина-инженер, работавшая на ЦЭСе, дочь одного из бакинских комиссаров.

— Джапаридзе?

— Да, Елена Алексеевна.

— На монтаже работала… Потом ее в наркомат тяжелой промышленности перевели.

— Верно, ты, оказывается, все знаешь. Работала она не так долго, но для меня сделала многое. Всего два раза и побеседовала со мной, а вот покорила. «Буду инженером-электриком!» — сказала я себе. Эта грузинка как бы заворожила меня. Может, потому что была дочерью героя? А может, и еще почему… В общем, так или иначе, я решила идти по ее стопам. Инженер-электрик — и ничто иное!

Платон поднял голову и тихо начал:

— Как ты хорошо стал читать, — удивилась Галина. И, вздохнув, добавила: — Без конца готова слушать стихи Есенина. Читай, что помнишь, люблю все!

продолжал Платон. Она затаила дыхание, вся как-то сжалась на стуле, окаменела. Он смотрел в ее подернутые голубизной глаза, смотрел, не отводя взора, и голос его звучал еще более проникновенно, трогательно:

Галина уносилась в своих мыслях куда-то в далекую Азию, в зыбучие пески, в огонь гражданской войны, в котором так же, как и бакинские комиссары, сгорел ее отец. Растрогалась, стихи разбудили в ней чувства жалости, тревоги…

Слабой, почти беспомощной показалась она Платону, но еще более нужной, неутерянной.

— Галинка — это веточка, — сказал он. — Помнишь?

Оживилась, повеселела:

— Я даже помню, как мы с тобой разбили кувшин. А ты стал подбирать осколки.

— Под столом.

— Да. И я очень напугалась, когда ты схватил меня за руку.

— Ты так меня толкнула, что я оказался у двери.

— Было за что!

— Вот мы и вернулись туда, где начиналась наша дружба. Пришли в юность. Хорошо! — и заговорил о том, как нелегко бы жилось людям, если бы они не имели возможности вспоминать. — Если хочешь знать, все эти годы я только тем и жил, что вспоминал тебя… Как видишь, я все такой же.

— А я совсем не та! И причиной этому — дочь. Своим рождением она как бы вздернула меня под уздцы, приподняла, вдохнула в меня струю живительного воздуха, задала свежий импульс. Я стала сильнее, строже, а главное, требовательнее к себе. Сейчас я даже мысленно не могу, да и не хочу быть такой, какой была раньше. Легкомыслие, излишняя доверчивость — ничего этого не осталось! Ведь я отвечаю теперь не только за себя, но и за нее — мою маленькую, белоголовую девочку. Соседи считают меня несчастной, а я смеюсь над ними: у меня растет дочь, и я повседневно — пусть в тяжких трудах и заботах, — а все равно ощущаю, несу в себе высшую радость жизни — материнство! Я вовсе не страшусь того, что Аленка растет без отца. Такого отца, какой был у нее, лучше не знать. Выращу, воспитаю сама. Это нелегко, порой очень трудно, но вместе с тем чрезвычайно интересно. Вот ты идешь взрослый, а рядом с тобой крохотный, во всем зависящий от тебя, человечек. И ты делаешь для него все, не считаясь с усталостью, несмотря на опасность, даже возможную гибель, лишь бы он был счастлив. Целиком принадлежишь ему. Жить для других — в этом, наверное, и есть смысл жизни!

— Агитируешь, будто я против этого.

— Но ведь ты не испытал…

— Да, конечно. Но вот поиграл с Аленкой, поговорил с нею и теперь определенно буду скучать. А где она? И Розы нет.

— Неужели не заметил? Это же Роза нам свидание устроила.

— Как не заметить.

— Ладно, хватит на эту тему. Люди цветы поливают, а мы тут философствуем. Пошли.

Платон остановился у порога:

— Погоди. Куда спешить-то? — И вдруг обнял ее за плечи, притянул к себе — трепетную, настороженную.

— Зачем?

— Не знаю… То есть, извини… Нам надо серьезно поговорить. Хочешь, целую программу изложу. Не сейчас, понятно, и не здесь. Хорошо бы на берегу Урала, как тогда… помнишь? Вокруг тишина, внизу вода и над нами — небо.

За дверью послышался шум.

— Вот мы и поработали! — нарочно громко произнесла Роза, открывая дверь. — Если бы не Аленка, ни за что одной не справиться. Вы только гляньте на нее — стахановка!

Галина ахнула: руки, лицо, платье дочери — все в грязи.

— Как же домой ехать?

Маме ничего не оставалось, как только нагреть воды и приняться за стирку.

Гости покинули гостеприимный дом лишь вечером. Подняв Аленку на плечо, Платон с гордостью нес ее к трамваю. Держа в руках цветы, девочка улыбалась, привлекая внимание встречных. Знакомые приостанавливались, спрашивали, где он, моряк, такую куклу достал.

— Купил на базаре!

— Уступи. Сколько стоит?

— Ни за какие тыщи!

— Да не малышку, вон ту, что в кремовом! — уточнил один из них.

— Мелко плавал! Да и очень рыжий! Правда, девушки? — Платон обернулся к Галине и Розе, но те, увлекшись разговором, ничего не поняли. Даже не отозвались.

— Холостяком прикидываешься, а у самого, оказывается, две, — не отставал штукатур.

— Завидуешь?

— Ничуть! Своей законной хватает… даже остается.

С трамвая сошли на остановке Доменная. Аленка крепко спала у Платона на руках. Боясь разбудить, он так и нес ее до самого третьего барака.

Едва вошли в комнату, как появилась Настя. Приодетая, веселая. У нее какой-то свой праздник. Заговорила о том, что хорошо бы на свадьбе погулять, да вот беда — никто не женится. Бросила многозначительный взгляд на Галю, затем на Платона: чем не пара?.. подать сюда гармониста! В этих шутках, в нарочитой веселости легко угадывались ее истинные намерения.

Галина посмеивалась, глядя на нее, а Платон, уткнувшись в газету, казалось, ничего не видел и не слышал.

Сидя в постели, Галина старательно накручивала свои белокурые волосы на рыжие бумажные папильотки. Заснула в первом часу ночи. А когда утром, стоя перед зеркалом, сняла накрутки, над головой встала целая тора свернувшихся в кольца локонов.

Уложив их волнами, чуть взъерошила: очень даже красиво! Одевшись во все белое, степенно вышла из барака. Глянула на мутное небо: дождь, что ли, собирается? Махнула рукой, — пусть даже ливень: у нее свидание с любимым, при чем тут погода!

С гор донесся глухой, придавленный раскат грома. Да мало ли что там, в горах! Там нередко идут дожди, а здесь от жары земля трескается. Вот и сегодня духота, пыль — дышать нечем.

Узкое платье сдерживало шаги, но что поделаешь — мода! Еще более неудобно подниматься в таком платье на крутую насыпь: будто спутана. Осмотрелась по сторонам, вроде никого, подняла повыше подол и не взошла, взлетела! Но это было не все: впереди бугры, ямы, глубокие канавы, через которые перекинуты шаткие слеги. На стройках, наверное, везде так: сперва прокладывают подземные коммуникации, а уже потом строят дороги. Осторожно обходила битое стекло, камень, боялась испортить туфли. У механического цеха остановилась: еще недавно был проход, теперь — кучи земли, котлован с водой, который не обойти: хочешь не хочешь — лезь в воду. Котлован не широк: пятнадцать-двадцать шагов, не более. Подняла повыше платье, не замочить бы! Осторожно вошла в воду и вдруг вскрикнула, увидев мужика. Он стоял на куче земли и, казалось, поедал ее глазами. В испуге присела…